Яна Тулиша - Инквизитор [litres]

Внезапно в комнату ввалились стражники и, громко смеясь, приблизились к столу. Адам поднялся, он почти улыбался. В его серых глазах читалось удовлетворение. Рана, которая так тревожила его, наконец затянулась.

– Благодарю за эту беседу, Натан, – кивнул он летописцу. – Я рад, что кому-то теперь известна моя судьба.

Натан растерянно подскочил с кресла, забыв обо всех приличиях.

– Но как же? – пробормотал он. – Адам, это ведь еще не конец.

Адам обернулся к стражникам, нетерпеливо ожидающим его у двери, и пожал плечами, безмолвно отвечая на вопрос лето-писца.

– Думаю, вы уже знаете конец этой истории.

Натан вышел из-за стола и приблизился к заключенному. Стражники подозрительно покосились, но пока предпочли молчать. К счастью, их лиц по-прежнему не было видно, а глаз и подавно.

– Мне нужно написать что-то в книге, – прошептал Натан, понимая, какую опасную игру затеял. И тем не менее отступать было некуда. Он постарался вложить в свои слова как можно больше уверенности.

Глаза Адама сверкнули. Он понял, о чем говорит Натан. В очередной раз летописец поразился, как хитер и мудр этот человек. Нет, не может такого быть, чтобы никому никогда не удалось узнать о нем.

– Что вы хотите, чтобы я написал? – спросил он, с надеждой глядя ему в глаза.

Адам улыбнулся. Не зло и не хитро. Он улыбнулся по-доброму, как отец улыбается ребенку.

– Напишите правду, Натан.

Больше он ничего не сказал и сам подошел к стражникам, которые грубо вытолкали его за дверь. Раздался скрип, и Натан остался в полном одиночестве.

Он в изнеможении рухнул на табурет, где еще недавно сидел Адам, и несколько мгновений не двигался. Время словно потеряло счет.

Наконец ему пришлось заставить себя встать. Комната отчего-то показалась Натану пустой и одинокой. Пропал голос рассказчика, и сердце его больше никогда сюда не вернется.

Натан взял со стола платок и отер им вспотевший лоб. Сколько всего он узнал сегодня! И последние слова Адама… Они точно что-то значили.

«Напишите правду…»

Конечно, оба они знали, что ждет летописца за правду в книге. Но отчего-то Натану казалось, что Адам имел в виду другое. Что-то неподвластное времени, что-то вечное.

С улицы донеслись крики толпы. Натан подошел к окну и выглянул. Дети, женщины, оборванцы, старики стояли у ворот дворца и шумели, требуя немедленно выдать им человека, имя которого Адам Пэйн.

Натан знал, что обвиняемый не доживет до официальной казни. Что бы ни решил суд, народ растерзает его быстрее. И в какой-то степени он был рад. Летописцу не хотелось слышать крики сжигаемого Адама. Это было бы невыносимо после всего услышанного.

Ну, вот он и вернулся к важной теме. Старчески кряхтя и охая, он уселся в свое кресло и любовно расправил страницы книги.

Все, чему он посвятил свою жизнь. Все, чему посвятит свою смерть.

Натан легко провел указательным пальцем по краешку стола и взял в руки перо. Изящность была присуща любым его движениям, даже если этими самыми движениями он сколачивал себе гроб. Но мысли его были чисты и спокойны, как переливающееся море в свете луны. Где-то далеко-далеко…

Натан в последний раз посмотрел в сторону окна, затем обмакнул перо в чернила и начал писать.

«Я не могу открыться им сейчас. Этот мир не был создан для нас. Или мы были не созданы для него. Я знаю, ты подвергнешься опасности. Ты, нашедший книгу. Но ты справишься. Ты достаточно силен.

Я не могу открыться им сейчас. Однажды ты сможешь. А до тех пор храни эту книгу, как зеницу ока. Храни ее, словно собственное дитя, и не смей открываться людям.

Когда же придет время, поведай миру эту историю, и тогда наши души обретут покой».

Уолтер в который раз, благоговея, провел рукой по написанным словам, опасаясь, что страницы книги растают у него на глазах. Он осторожно закрыл старинный фолиант и вновь оценил его состояние. Ничто не вечно, и скоро слова на этих страницах утратят свое значение.

Он часто открывал ее и перечитывал, стараясь запомнить, вычертить в своей памяти.

Мужчина бросил взгляд на зеркало. Не сказать, что внешний вид сильно его беспокоил, но супруга всегда раздражалась, если к приходу гостей он забывал сбрить бороду или надеть чистые манжеты. Они постоянно покрывались у него пятнами, очевидно, из-за издержек профессии. Все-таки писателю позволялась легкая небрежность.

Уолтер никогда не представлял себя в ином деле, кроме писательства. Как только он научился держать в руках перо, оно стало его лучшим другом. С тех пор он не вылезал из библиотеки. Родители хотели отдать его в гвардию, но Уолтер знал, что ничего путного из этого не выйдет. Он не был человеком войны, по натуре своей являясь созидателем.