Александр Гребенкин - Люди как птицы

Несмотря на его возражения, я всё же покинула дом. Он пытался следовать за мной, но я категорически запретила ему это.

***

После подачи ходатайства я добилась встречи со следователем Хвостовым.

Меня принял полноватый человек в форме.

Его немигающие глаза долго смотрели на меня, как будто оценивали.

Говорил он звучным голосом, перебирая папки на столе:

— Вот вы утверждаете, что Ковалевич невиновен. Но откуда такая уверенность? Ведь познакомились вы с ним совсем недавно.

— Это так. Но даже за этот краткий срок я успела узнать Максима. Уверена, он не способен на предательство, — твёрдо сказала я.

— А вот собранные нами факты говорят о другом. Встречался он с иностранцами? Встречался.

— Да, но это были коллеги по цеху, интеллигенция…

Хвостов рассмеялся.

— Э, знаете, милая… Сколько агентов зарубежных разведок прячутся под личинами писателей или художников! Вы знали этих людей лично?

— Нет, слышала только из рассказов Максима. И слышала в основном положительное. Да, они носители чуждой западной культуры. Но Максим вовсе не попал под их пропаганду. Он даже осуждал их за… так называемое «чистое искусство».

— А вы были свидетелем разговоров Ковалевича с иностранцами?

— Нет.

— Так откуда же вам известно о чём они говорили!!!

Последние слова Хвостов выкрикнул, и ударил толстой ладонью по столу…

Его тон обескуражил меня.

— Как вы можете утверждать безапелляционно, что вербовки не было! — кричал Хвостов.

— Максим чистый и честный человек, — чётко произнесла я.

— Какая наивность! А взять его искусство… Это же проповедь буржуазных идей!

— Почему?

— Например, изображение богини Геры. Это же… проповедь язычества!

— Но это же абсурд! — громко сказала я. — Древнегреческая религия — часть мировой культуры!

— Не забывайтесь!

Воцарилась тишина.

Хвостов вытер платком лоб.

В это время зазвонил один из телефонов.

— Да, да… Конечно… — кратко сказал в трубку Хвостов, положил её и поднял тяжёлый взгляд на меня.

— Вина Ковалевича доказана неопровержимыми уликами. Есть и показания его коллег.

— Каких коллег?

— Не имеет значения. Кроме того, он сам уже признал свою вину…

— Под вашим давлением… признаешь всё что угодно. Вы — мерзавец и негодяй! — в исступлении закричала я.

— Но, но не забывайтесь! Я знаю…

Глаза Хвостова лихорадочно заблестели.

— Вы его так защищаете, потому что вы его сообщница. У нас появились данные…

— Никаких данных против меня у вас нет…

— Ошибаетесь… Вы не выйдите отсюда…

— Я свободный человек и пойду куда хочу, — крикнула я и встала.

— Нет! Уведомляю вас, Метаксас Гера Леонидовна, что вы задержаны.

— На каком основании?

— Вы подозреваетесь в пособничестве шпиону и «врагу народа».

Хвостов нажал на кнопку, и дверь отворилась.

***

Сквозь окно, разделённое на квадраты железной решёткой, просачивается винно-красный закат. Я лежу на жёстких нарах, придавленная тяжестью хмурых и серых стен. Сна нет — чувства обострены. Лязг дверей, шаги в коридоре отчётливо слышны, отдаются болью где-то внутри меня…

Ночь заполняет все углы, она кажется чёрной бездной, в которую проваливаешься безвозвратно. Я словно падаю в угольную яму, полностью лишённая сил.

Вдруг меня заставляет зажмуриться слепящий белый свет. Боль пронзает тело, в ушах застывает дьявольский крик «подъём!»

Сквозь чёрные коридоры меня, обессиленную, ведут к железным дверям.

В один миг на моих глазах оказалась повязка, закрывшая весь мир.

Запах ночи пронзает всё моё существо — пахнет прибитыми дождём листьями, железом, оружейным маслом и бензином.

Меня заталкивают в машину, и, качнувшись, мы отчаливаем в неизвестность.

Кашель, запах табака и сопение моих стражников — вот что сопровождает меня во время поездки.

Вот машина, тяжело задрожав, замерла. Открылась железная дверца, меня ведут по двору, пахнущему усохшими цветами и землёй.

Проводят по каким-то длинным коридорам — гремят железные, а затем и более мягкие, вероятно, деревянные двери. Запах здесь другой, совсем не тюремный, чувствуется цивильное помещение.

Когда наконец-то повязку было разрешено снять, я увидела большую комнату с секретаршей за пишущей машинкой. За окнами, мигая, лилась ночь.

Рядом стояла другая женщина с суровым и строгим лицом. У неё глаза были рыбьи — навыкате. Она кивнула двум крепким конвоирам, и те удалились.

— Ступайте за мной, — велела она, и я пошла за ней, готовая к новым испытаниям. Страх и волнение прибавили мне сил, но говорить, спрашивать о чём-то, у меня не было мочи.