Карина Демина - Драконий берег

— Гм… мне жаль, но эти поиски… пустыня не всегда отдает свое. Ты же знаешь.

Я кивнула. Знаю.

Пески…

Люди порой уходили, чтобы не вернуться. Тот же старик Дерри, в котором драконьего было куда больше, чем человеческого. Или Грейсленд. Его искали всем городом, но безуспешно. Мик-Спиди, заядлый самогонщик, веривший, что уж он-то пустыню знает.

Крогвар.

И чужаки, время от времени решавшие, будто до Долькрика не так и далеко, час дороги. Иногда пустыня оставляла машины. Железо ей не нравилось. Куда реже удавалось находить тела. Сколько на кладбище пустых могил?

— Останови я поиски, вы бы, во-первых, не послушали. А во-вторых, продолжили бы носиться с мыслью, что он каким-то чудом выжил. Да и… я сам верил. Честно.

А вот врать у него получалось плохо.

Но я кивнула.

Матушка вышла.

Она выглядела одновременно рассерженной и несчастной, впрочем, второму я не слишком верила, поскольку слишком уж она свыклась с этим, однажды созданным образом бедной женщины. А вот злость, та была настоящей.

Губы поджаты.

Глаза прищурены. Пальчики стискивают розовую сумку так, будто матушка с трудом сдерживается, чтобы не разодрать ее на куски.

И все же она справляется с собой.

Делает вдох. Отпускает сумочку, которая повисает на ремешке, и касается пальцами лица. Подхватывает несуществующую слезу и говорит:

— У вас… не найдется воды? — ее голос дрожит, и Маккорнак верит.

Ей все верят.

Он спешит успокоить несчастную женщину, а меня ждут. За дверью. За этой вот тонкой дверью, где меня будут спрашивать про Вихо.

…только ли про него?

Внутри холодеет, а пальцы мелко подрагивают. Я чувствую страх. И он сильнее меня. Еще немного, и я сбегу, хотя нельзя. Тот, кто бежит, он заранее виноват.

В чем?

Не важно.

Я делаю шаг к двери. Я, завороженно уставившись на нее, протягиваю руку, касаюсь шершавого полотна. Толкаю. И дверь поддается.

— Добрый день, Уна… — этот голос смутно знаком, как и мужчина в сером гражданском костюме. Я моргаю.

Я хочу разглядеть его, но не получается.

Он стоит напротив окна, и солнце светит мне в глаза, стирая черты его лица. Я вижу только костюм. И еще загорелые руки. Белые полосы манжет. Запонки круглые. Они украшены зелеными камнями, и это вдруг кажется неуместным франтовством.

— А ты мало изменилась.

Том?

Быть того не может!

— Томас. Томас Хендриксон, если ты помнишь, — он чувствует мою неловкость и делает шаг навстречу. А я с трудом сдерживаюсь, чтобы не отступить к двери.

Протягиваю руку.

И ее берут, осторожно так, будто опасаясь причинить боль, сжимают.

— Ты изменился, — собственный голос я слышу словно бы со стороны.

— Так… сколько времени прошло.

Он высокий.

Выше меня.

А это случается редко, потому что даже Маккорнак одного со мной роста. Билли, тот был ниже, и это его злило. В том числе и это злило.

Томас.

Надо же… изменился? Или нет? Я не помню. То есть, все помню, кроме лица. И еще то, что он светлым был. И светлым остался. Правда, теперь волосы не торчат дыбом. Аккуратная стрижка.

Правильные черты лица.

И зубы на месте.

— Фарфоровые, — он понял, на что я смотрю, и широко улыбнулся. — Лучше тебе не знать, во что они стали…

— Я…

Сглотнула.

А если… если он здесь? Выгнал Маккорнака из собственного его кабинета. Это ведь не просто так? Приехал из Тампески.

— Успокойся, — мою руку он отпускать не спешил. — Я не собираюсь мстить. Да и… по меньше мере мстить следовало бы не мне. Я был глупым наглым мальчишкой, который вовремя получил по заслугам.

Томас потянул меня, заставив шагнуть к стулу.

— Садись. Пить хочешь? Или, может, попросить, чтобы чаю принесли? Ты выглядишь усталой.

— И грязной.

Не знаю, зачем я это сказала. Наверное, затем, чтобы сказать хоть что-то.

— Есть немного, — его фарфоровые зубы было не отличить от настоящих. — В горах была?

— Была.

— Кто-то…

— Изумруд. Помнишь?

Он покачал головой. Ну да, откуда ему. Местные драконов видели, но издали. И имен знать не могли. А костюм ему идет. И прическа эта. И сам он… матушка сказала бы, что вышел в люди. Вышел. Вижу.

— Мне к горам ходить запрещали.

— А ты слушал?

— В тот раз, когда ослушался, папаша вытащил ремень… он его частенько вытаскивал, порой просто, чтоб мы не забывали, кто в доме хозяин. Но в тот раз… я неделю пластом лежал.

— Мне жаль.

— Пустое, — Томас отмахнулся.

И подвинул бутылку с водой. А я поняла, что дико хочу пить. У меня имелась своя фляга — глупо ходить в горы, не взяв с собой воды, но теперь захотелось именно этой, чистой, из стекла. Она вкусная, наверное. Вкуснее любой другой.