Елизавета Дворецкая - Дар берегини. Последняя заря [litres]

Ельга невольно вздернула брови: пока Святка жил у нее, Дымница научила его называть тетку Леляной, но Прекраса никогда еще к ней так не обращалась.

– Мы хотим, чтобы она навсегда с нами осталась, да? – Княгиня склонила голову, обращаясь к ребенку у себя на коленях. – Чтобы всегда была здесь и никуда не уезжала!

Ельга слушала, от удивления расширив глаза. Это все неспроста. Ей и самой не хотелось никуда переселяться из Киева, но с чего Прекраса вдруг озаботилась ее судьбой? Она, напротив, ждала, что теперь невестка постарается поскорее выпихнуть ее куда подальше.

– Возьми его, – Прекраса передала Святку няньке, и та унесла его, возмущенно кричащего: ему хотелось и дальше тянуть руки к красивым бусам и подвескам Ельги.

– Видишь, как он к тебе привязан? – проводив глазами сына, Прекраса взглянула на Ельгу. – Вот горе будет ребенку, если ты уедешь. Ты же для него вторая мать! Без тебя, может, его бы и в живых сейчас не было…

Она бросила взгляд на порог, и на лице его мелькнуло выражение глубокой боли. Даже у Ельги оборвалось сердце при мысли, что если бы не она и не ее «покупка» ребенка, то третий сын Прекрасы мог бы отправиться вслед за первым и вторым.

Ей помнилось, как в ночь рождения Святки Навь приходила за ним и вкрадчиво молила впустить в дом…

– Да и чего вы вдруг загоревали? – заговорила Ельга. – Я из дома не собираюсь никуда.

– Но тебе ведь пора замуж идти, – сказал Ингер. – Недоросточком тебя уж не назвать, да и приданое такое, что Солнцевой Деве впору. Такую видную деву дома держать нельзя, роду позор, люди нас осудят. Пока ты была госпожой чаши, все понимали, что тебе уйти нельзя, но теперь… ты свободна, и нельзя более откладывать… пока какую ни то кашу чинить [29] Чинить кашу – устраивать свадебный пир …

– Это верно, только мы и подумать не можем, что ты из Киева уедешь! – подхватила Прекраса. Ельга дивилась про себя, глядя на невестку: та была так взволнована, словно и правда принимала устройство ее судьбы очень близко к сердцу. – К северянам, а то даже и в Вышгород – все равно далеко. Ты должна с нами, при нашем доме остаться.

– Мы думали-думали, да и надумали, как бы сделать, чтобы ты и мужа получила, и нас не покинула.

Ельга воззрилась на Ингера. В другой раз она бы подумала, что он хочет взять ее за себя: только так можно было совместить эти два условия. Но он ей стрыйный первый брат [30] Первый стрыйный брат – двоюродный по отцу. , таких браков не бывает.

– У меня есть жених для тебя, – ответил Ингер на ее изумленный взгляд. – И собой хорош, и родом знатен, и разумом добр.

– Сердце вот-вот наружу выскочит, – Ельга приложила руку к груди. – Не томи, поведай, где ж ты такое чудо сыскал? Кто это?

– Ратислав, Иворов сестрич.

Ельга смотрела не него, будто спрашивая: я не ослышалась? Но Ингер молчал: сам этот изумленный взгляд означал, что она все услышала правильно, только не верит своим ушам.

Она перевела взгляд на Прекрасу, и внутри прошла тревожная дрожь. Голубые глаза княгини дышали, мерцали, взор их обволакивал и чаровал. Из этих глаз струилась сила, которую рождает только величайшее напряжение души. Почему-то для них это было очень важно…

Времени осталось мало. Сравнялось семь лет с того дня, как Прекраса заключила свой договор с Прядущими у Воды. Срок его вышел, но у нее оставалось одно, важнейшее дело на белом свете: будущее сына. Наследник Ингера, единственный продолжатель его рода, должен вырасти, войти в силу, получить киевский стол и все наследие своих знатных предков. А как это сделать, если он всего в трехлетнем возрасте останется беспомощным сиротой? Как воздух ему требовалась надежная защита и опора. Влиятельные, любящие его люди, которые не позволял Свенгельду сожрать это дитя и завладеть его наследием. За годы размышлений Прекраса не нашла другого выхода, кроме этого – привязать названную мать Святки к вернейшему из своих людей, чтобы они вместе сохранили для него киевский стол.

Но замысел был так необычен, что даже Ингера ей удалось убедить не сразу. Ему она не открыла всей правды. Мучительно было видеть, как радуется Ингер обретению силы и удачи. Он верил, что трудности первых лет в Киеве не вернуться, что больше никто не посмеет унижать его и оспаривать власть, верил, что вслед за Святкой у них появятся и другие дети, сыновья и дочери. Прекраса не могла удержать слез, когда он говорил об этом; думая, что она слишком угнетена прошлым, он утешал ее и обещал счастливое будущее, не зная, что этого-то будущего она и страшится. Вернее, ждет, как цветы ждут прихода зимы – неизбежной губительницы, которую не отодвинуть, не прогнать, не умолить…