Елизавета Дворецкая - Дар берегини. Последняя заря [litres]

– пел Дубыня Ворон, чьи темные длинные волосы уже были густо разбавлены сединой, загорелое лицо похудело и заострилось, но голос оставался таким же звонким.

Старинная песнь словно брала чадо за руку и переводила из обыденной жизни в иножитие предания, где взрослеют быстро, а стареют медленно. Или никогда. Не всякому удается перейти туда при жизни, а тем более – в таком возрасте, когда еще держатся за нянькин подол и не понимают, куда ступают детские ножки. Но у Святослава не было выбора – само рождение определило его путь.

Ребенка на четвертом году еще рано было учить мужским наукам, и после пира Святка вернулся на попечение матери и нянек. Но Асмунду не грозило заскучать без дела – с этого дня на его долю достались все те дела, которые раньше выполнял князь. В первый черед требовалось восполнить недостаток ближней дружины. Поскольку все гриди Ингера полегли вместе с ним, для юного князя понадобилось собрать ближнюю дружину всю разом заново. Послали гонцов в Вышгород и Витичев, оттуда явилось не менее сотни варягов, желающих занять эти места. Асмунд отобрал наилучших: в самом подходящем возрасте – между двадцатью и тридцатью годами – самых крепких и ловких в обращении с оружием. Одновременно гонцы отправились в Любеч, в Чернигов, в северянские земли к князю Страдомиру с просьбой помочь войском. Решено было пока утаить, что надежд на руку Ельга-Поляницы у них больше нет, а к тому времени как все откроется, незадачливых женихов утешит добыча.

Но вот растаял снег, Днепр освободился от льда. Как не раз уже бывало, Прекраса приказала на белой заре прохладного весеннего дня оседлать себе лошадь. В груди кольнуло от воспоминаний: в былые годы ей помогал сесть в седло верный Ратьша, а следом ехали братья-гриди, Рагнвальд и Ингвальд, не близнецы, но такие похожие округлыми скуластыми лицами с короткими шведскими носами… Их больше не было в живых, их кровь пролилась там же, где кровь Ингера, и смешалась с нею на груди земли… В глазах защипало от слез. Прекраса мало думала о других, пока с нею оставался Ингер, но его люди были в ее глазах частью него. Окажись эти трое каким-то образом живы – она так же удивилась бы, как если бы две ноги и правая рука Ингера явились к ней без всего остального. И слезы, набежавшие на глаза ее этим утром, пролились по Ингеру.

Прекраса никого с собой не взяла. Новонабранным гридям она не доверяла, не знала никого из них по именам, да и к чему? Это люди Асмунда: он их выбрал, он им платит серебром Святослава. Из-за них собственный двор стал казаться чужим: его заполонили чужие лица, чужие голоса, варяжская речь. Живя в своих крепостях, варяги Кольберна за несколько лет не выучились славянской речи. Но Прекрасе не за чем было с ними говорить. К тому времени как Святка подрастет, эти уже погибнут или состарятся, он наберет себе новых. «А и было Киюшке пятнадцать лет – и дружине его пятнадцать лет», – пел Ворон на том пиру. Те отроки, кто станет руками и ногами Святослава, сами еще цепляются за подолы свои матерей.

Провожатые Прекрасе не требовались. Дорогу она знала, а кто мог ее обидеть? Самые буйные из этих, новонабранных, испуганно умолкали и подавались в стороны, стоило одетой в печальную сряду княгине-вдове показаться во дворе. Они почтительно кланялись, а она проходила, по привычке кивая, но не гладя ни на кого. Будто тень зимы среди весны, чуждая окружающим ее живым людям.

У ворот Горы по-прежнему стояли оружники Свенгельда. Но Прекраса лишь сделала знак рукой, и они растворили ворота. Прекраса чувствовала их недоверчивые взгляды, когда она ехала по тропе в сторону устья Лыбеди и Киева перевоза. Ей было все равно, что они подумают. Теперь она как будто смотрела на землю и все ее заботы из глухого далека.

Берег был залит водой, подступавшей к избушке перевозчиков. «Я знаю – и не я одна…», – бросила Ельга в тот день, когда Прекраса пыталась сосватать ее за Кольберна. Прекраса ни разу не видела, чтобы во время ее бесед с водой возле избушки мелькал кто-то живой. А ее, выходит, видели. И не молчали об этом. Она могла бы попросить духи перевоза, чтобы вода поднялась и смыла дрянную избенку… если бы ей и это не было все равно.

Не желая спускаться на топкий, грязный берег, Прекраса осторожно направила кобылу в воду. Та шла осторожно, принюхиваясь. Прекраса не подгоняла ее, позволяя выбирать безопасный путь: под мутной водой могли быть ямы, камни, коряги. Вода дошла лошади до подплечья, и Прекраса уже подбирала ноги, чтобы их не замочить, когда решила остановиться. Прибрежные ивы все еще были впереди, но и берег отодвинулся достаточно.