Ярослава Кузнецова - Химеры [СИ]

Еще несколько пустых помещений, даже без решеток, просто ниши в стене. Затем клетка доверху набитая мотками черных резиновых шлангов — ну, или чем-то похожим на резиновые шланги. Огромный, с медведя величиной, седой нетопырь со старушечьим лицом шарахнулся к решетке и закашлял, заперхал, не в силах заговорить.

Киаран махнул рукой, чтобы Ньет не отставал. Но тот увидел следующую клетку и остановился.

Внутри — стены, пол, сводчатый потолок — все было исписано. Сотни, тысячи слов, выцарапанных чем-то на твердой поверхности камня. Найлерт, андалат, сагайские иероглифы, язык драконидов, какие-то совсем непонятные закорючки. На полу клетки сидел вроде бы человек, юноша — тощий, как тарань, голый, с копной сухих рыже-русых волос, спадавших на плечи и свалявшихся в войлочные колтуны. На бледном лице юноши Ньет разглядел веснушки, а глаза у него оказались неожиданно ясные, бирюзовые, как море.

Человек неспешно поднялся, ребра выпирали каркасом, колени костлявые — но умирающим он не выглядел. Подошел к решетке и внимательно посмотрел на оцепеневшего фолари.

Киаран вернулся и застыл рядом с Ньетом, стараясь не шевелиться и не дышать. Ему было страшно, Ньет это почуял, понял.

Он постарался заговорить, но из изменившейся пасти послышалось только ворчание. В раздражении он ударил шипастым хвостом по противоположной стене, оставив на граните длинные царапины, потом снова попытался произнести хоть одно слово. Киаран насторожил длинное ухо.

— Мой друг говорит, — вдруг произнес слуа, глядя на тощего незнакомца в клетке. — Он говорит, что мы освободим тебя. Но ты пообещай прекратить войну. Пообещай, что кровопролитие закончится, и что ты и твой народ не станете мстить альфарам и людям.

Юноша думал долго, целую вечность. В оконный пролом доносились крики, выстрелы и хриплое мяуканье чаек. Ньет скреб пол, под когтями щипало от соли. Потом Авалакх неохотно кивнул и отвернулся.

Когда они выбрались на самую верхнюю площадку, стало видно, какой же Стеклянный остров маленький. Случайное нагромождение скал с пучками зеленых сосен и блестящими нитками источников. Лагерь Королевы и корабли на рейде казались игрушечными.

Киаран обошел площадку, она была полуобрушенная, выветрившаяся, с пятачок. Сел на край, свесив ноги. Под подошвами его сапог блестело море. Ньет улегся рядом, положив голову на лапы. Киаран ничего не делал, просто смотрел вниз и стучал каблуком по отвесной стене, даже ритма никакого не было слышно в этом стуке.

Скала под Ньетом вдруг дрогнула, сперва слабо, потом еще раз и еще, а потом задрожала, словно под ней заработал мотор. Ньет свесился вниз и стал смотреть — из неровно проклюнутых точек бойниц один за другим пробивались прозрачные водопады, сверкая на солнце, летели вниз, далеко, даже шума не слышно.

В сердце толкнуло инфразвуковой волной — это узники из нижних ярусов встретили поднимающуюся воду. Киаран рядом вдохнул сквозь стиснутые зубы.

Вода шла все выше и выше по этажам и галереям, находя там и тут для себя выходы, трещины, пробиваясь на волю тонкими бьющими струями, потоками, целыми реками. Отвесные стены тюрьмы разом вспотели, истекая влагой, как рассольный сыр. Из отверстий пошире били целые фонтаны. Вода выламывала камни, куски гранитной скорлупы отваливались и рушились вниз, сминая сосны у подножия.

Фоларийские боги рвались наружу, стремясь к тысячелетие не виденному морю, крушили тюрьму изнутри. У Ньета плыло перед глазами. Они радовались. Кричали. От их криков темнело в глазах и закладывало уши. Внизу, в прозрачной воде фьорда проступили очертания гигантского веретенообразного тела, вода вскипела, и синий, расписанный белыми узорами акулий плавник, поднялся над поверхностью воды, как парус яхты. Авалакху было тесно в заливе, он словно нехотя ударил хвостом и выплыл в открытое море, оставляя за собой расходящийся кильватерный след, качнувший маленькие корабли.

Из середины скальной стенки выворотило гигантскую глыбу, она медленно переворачиваясь, как во сне, упала в расщелину фьорда, снеся по пути головы обеим сторожевым башням.

Нет, я ошибся. Думал — надеялся? — что выбирать придется ему, а на деле выбирать приходится мне. И не он, а я гляжу на него сквозь оптический прицел.

И вижу широкую оленью грудь, и шелковый блеск шерсти на гордой шее, и прекрасные вишневые глаза, и кофейного цвета нос, и золотистую стрелку на лбу, между глаз, перечеркнутую перекрестьем прицела. Это всего лишь фюльгья, не он сам.