Мария Токарева - Голод Рехи

— И пусть Двенадцатый будет милостив к нам, — воздел ладони к небу советник.

Кого он там надеялся рассмотреть? Во двор заглядывало солнце, над головами раскинулся лазоревый купол, осыпанный перьями облаков. Вот этой картине Рехи поразился, попытался потереть глаза. Но потом успокоил себя: это же сон. Хотя, если приходят видения, значит, с какой-то целью. Неужели вечная ночь началась уже после Падения? Неужели раньше молились Двенадцатому Проклятому? Похоже, все так и обстояло, потому что король милостиво кивнул:

— Да, пусть будет… — не слишком молодое лицо исказили морщины. — Если он еще слышит нас в своей цитадели. Последний раз его видел воочию мой дед.

— Милорд, будьте более почтительны к нашему воплощенному божеству! — не по чину возмутился советник. — Он не обязан показываться Вам, но он все слышит, я уверен. И его заступничество нам понадобится.

— Да хоть чье-то! Лишь бы война не затянулась.

«Двенадцатый Проклятый? Милостив? Бред какой-то! Они поклоняются ему, как… как божеству!» — обескуражено охнул Рехи, все чувства смешались, закипая и путаясь.

И еще этот извечный надоедливый голос заунывно напевал:

Опять этот «голос» крутил старые воспоминания, обучал ненужным ныне словам. Кому, спрашивается, интересны барельефы? Фонтаны? Фламинго? Особенно когда вокруг только вонь, кровь и голод пополам со злобой и вечной борьбой.

Лица короля и советника плавились, рассыпались хлопьями пепла, их сметал огненный смерч. И не только их: рушились города, сравнивались с землей крепости. Предстало целое поле брани, но без победителей и побежденных, ибо все корчилось в агонии от огня и застывало пепелищем смерти. Все поглощал ненасытный пламень, превращавший сады в пустоши, а людей — в обугленные кости или зыбкий прах. Ужас умирания взревел оглушительным воплем, последним стоном.

Легкое парение призраком прекратилось. Сначала обрушились жгучая боль в левом боку и ломота в запястьях, потом звон в ушах, и еще зачесалась рана на затылке. От неожиданности с губ сорвался слабый стон, хотя и оставаться в дивном старом мире совсем не хотелось. В обреченном мире хорошо лишь тем, кто еще надеется избежать конца. Рехи-то помнил четко: все умирает, все неизбежно распадается пеплом и тленом. Только кому-то роют могилу поглубже, кто-то сгорает, кого-то съедают ящеры, а кого-то — людоеды.

Вот к ним Рехи и попал, обнаружив себя привязанным к грязному столбу. По неестественно выгнутой спине ползали мурашки боли и холода от прикосновения местами скользкого, местами заскорузлого материала — то ли дерева, то ли металла. Зрение не прояснялось, но вокруг сновали силуэты, чуткий слух доносил отрывистые реплики:

— Пусть мясо посидит до возвращения охотников.

— Но мы его поймали! И мы голодны! — вопил кто-то. Их отгоняла бесформенно-толстая женщина, потрясавшая седыми космами, наверное, одна из жен лучшего воина племени — вождя. Хотя у людоедов, может, и по-другому было заведено.

— Это их право освежевать добычу, — возражал решительный голос.

— Нет, традиции нарушать нельзя. Эльфа может освежевать только опытный охотник, — говорила женщина, пока Рехи силился рассмотреть окружающих. Конечно, он не рассчитывал встретить союзников, но если бы деревня оказалась знакомой, то вспомнил бы пути отступления. Столб, как назло, торчал из зловонной лужи за навесом из шкур, закрывавшим обзор.

— Верно, — кивали другие людоеды. — Они не менее ядовиты, чем ящеры.

— Так что пошли прочь! Добыли — молодцы. А еда потом.

— Ничего, хоть ухо отрежем… — хохотнул кто-то из группы недоростков.

— Пшли прочь! Традиции надо чтить! — взвилась старая карга, размахивая руками.

«Попался отряду мальчишек… — осознал Рехи. — Как глупо! Трехногие, солнце им на голову, как же глупо!»

— Ядовитые? — продолжался спор.

— Разве ты не видел клыков? Как у ящеров! Они звери, звери! — пугала ненормальная старуха.

— А вон у этого нет клыков. И ушей нет. И космы не белые, — тыкали на кого-то мальчишки.

— Но он назвался Сумеречным Эльфом. Значит, он эльф.