Юлия Пушкарева - Хроники Обетованного. Осиновая корона (СИ)

- Я не Двуликий, - выдавил Шун-Ди. - Я человек, а люди нуждаются в надежде. Когда её нет, нас ломает отчаяние.

- Знаю. Но опасность не отменяет надежду.

- Правда? Ты сам сказал, что жизнь разводит пути. Значит, когда-нибудь ты... исчезнешь?

Зрачки Лиса сузились, будто чёрные нитки. Он сел, опираясь на локти, и одарил Шун-Ди спокойной, почти братской улыбкой.

- Необязательно. Но ты должен быть готов и к этому. К тому, что из-за этого Обетованное не рухнет, и твоя жизнь продолжится, - Лис вздохнул. - Научись жить сам, Шун-Ди-Го. Сам и для себя. Ты честный и добрый, но слишком зависимый.

Шун-Ди припал плечом к кипарису, глядя на озеро, еле заметно волнуемое ветерком. Внезапный протест поднялся в нём: с какой стати все они его учат - Лис, Уна, Индрис, Фарис-Энт, приятели из Минши, Советники? Слишком зависимый, слишком робкий, слишком ответственный - слишком, слишком... Кто проводит эту грань? С чего они взяли, что знают, как должно быть?

Нелепое устройство мира, где он не имеет права ответить, но обязан выслушивать. Может быть, Альен Тоури был прав в своём дерзком бунте?

- Спасибо за откровенность, Лис. Доброй ночи.

***

К костру Шун-Ди вернулся далеко за полночь. Будь они в Минши, сказал бы, что примерно на границе Часа Вора, когда всё замирает в тревожном ожидании и лиходеи выходят на свою тонкую работу в темноте, и Часом Моря, когда на мир спускается тишина и смертных смаривает сон. Смолкла ночная птица, не было слышно ни насекомых, ни даже моря - благодаря ослабшему ветру. Казалось бы, идеальное время для сна; но кожа Шун-Ди горела, а мысли путались. В голову пришла глупость: если бы он писал стихи, то сейчас, в кипарисах, около дремлющего моря, наверняка написал бы что-нибудь - длинное, однообразное и тоскливое, как жизнь.

Раздавленные чётки он выбросил где-то на склоне холма, недалеко от озера. Их вряд ли можно починить. Уже потом Шун-Ди понял, что Уна могла бы поколдовать - но потом отказался от этой мысли. Придётся ведь объяснять, как он умудрился раскрошить их.

Уна уже спала - или убеждала себя, что спит, - под одним из кипарисов, завернувшись плащ. Было влажно и довольно душно (хоть и не так, как летними ночами на острове Рюй - а про дни, до желтизны раскалённые, когда чаши и бутыли с водой на вес золота, нечего и говорить), поэтому палатку она не расставила. Лорд Ривэн тоже спал - на спине, умильно приоткрыв рот и забросив руки за голову. Тим сопел в обнимку с Инеем, как с любимой игрушкой; иногда дракон недовольно ворчал во сне, и боуги освобождал его случайно задетое крыло.

Шун-Ди сел на землю у потухшего костра, пытаясь успокоиться. Все старые страхи, желания, обиды пробудились в нём заново - вопреки словам Прародителя о том, что прошлое всегда остаётся за спиной и человеку не пристало жить им. То, в чём он, как ему думалось, давно разобрался, опять предстало неразрешимо сложным, и никакие зелья не могли тут помочь.

- Как там оборотень? - шёпотом спросил кто-то у него над головой. Шун-Ди вздрогнул: он считал себя единственным бодрствующим, но кентавру, оказывается, тоже не спалось. Увы. Шун-Ди всегда нравилось это чувство особого уединения - приятно было работать, когда опекун забывался в послеобеденном сне, или читать какие-нибудь свитки в гостях у Ниль-Шайха, пока тот похрапывал, побеждённый выпитой хьяной.

- Как обычно, - коротко сказал он. Фарис-Энт провёл копытом по скрытой во мраке земле и неизвестно почему сообщил:

- Мне жаль, брат по долгу.

Шун-Ди не ответил. Они оба долго молчали; Фарис отступил обратно, в тень деревьев, и почти слился с этой тенью своим большим телом. Руки его, кажется, были по-прежнему скрещены на груди. Все кентавры так делают, засыпая; так почему же, о бездна, этому никак не уснуть?

- Я вижу, что боль гнетёт тебя, брат по долгу, - наконец вымолвил Фарис-Энт. - Прости, что вмешиваюсь в твой Гирдиш. Но Возлюбленная говорит, что боль преодолима, а отчаяние ни к чему не приводит. Что лучше простить себя за любые ошибки и двигаться дальше, вперёд.

- Твоя Возлюбленная мудра, - сказал Шун-Ди, не зная, как ещё на это реагировать.

- О да! - с жаром согласился кентавр. В его голосе звучала улыбка. - Мудра, будто старица. Но при этом замечательно смеётся - как девочка. Долго и искренне. Её очень легко рассмешить.

Как же он восхищается этой кентаврихой. Впору растрогаться. Интересно, какой она масти и чем занимается в садалаке - готовит еду, лечит, ухаживает за овцами?..

- Для неё ты собрал те цветы?

- Для неё. Ей нравятся такие - дикие и яркие.