Роман Буревой - Путь в Беловодье

“Вода”, – шепнул голос, похожий на голос Романа.

Тина кинулась на кухню, схватила бутыль с пустосвятовской водой и выскочила из дома.

Данила Иванович был старым колдуном. Старым – в том смысле, что занимался магией еще в те времена, когда считалось, что подобных сил не существует вовсе. В дни торжества материализма Данила Иванович напрасно демонстрировал наличие в мире колдовской силы, напрасно лез из кожи, доказывая, что с помощью этой силы можно людей спасать. От несчастной судьбы спасать, от болезней и злобы. Особенно от злобы. Самым страшным было не то, что Даниле не верили, – в этом случае он мог бы еще что-то доказать, продемонстрировать наглядно дар. Ему просто говорили “нет”. Захлопывали дверь, воздвигали стену, поворачивались спиной.

Как будто очень сильно боялись. Эти однообразные закостенелые спинные хребты, прикрытые добротными пиджаками, приводили Данилу Ивановича в бешенство. Он называл это “спиннохребетным заговором” и пытался бунтовать. Лекарил без разрешения, вылечивал и даже порой буквально поднимал со смертного одра. Слава его вспыхивала мгновенно, как подожженная солома. Толпы недужных устремлялись к нему за помощью. Обиженные природой и судьбой, все, кому необходима вера в чудо, ходили по пятам. А следом являлись люди в сером с серыми лицами и делали внушение. Данила Иванович и сам не знал, почему покорялся. Он считал себя человеком сильным и дерзким. Но с другой стороны, он слишком любил себя, чтобы быть дерзким и непокорным до конца. Поэтому Данила Иванович уступал, но всегда сохраняя вид сильного и дерзкого человека. Проходило время, старый колдун вновь начинал куролесить. И вновь, прогремев мгновенно, вынужден бывал прекратить, замолкнуть, исчезнуть. Но эти краткие вспышки ничего не могли изменить и никого – взбудоражить. Данила Иванович как бы не существовал. Он сам не заметил, как начал уставать. А вместе с усталостью пришла обида.

И вдруг стена исчезла. Рассыпалась, растаяла, испарилась. Вместо стены образовалась пустота. Можно было ходить повсюду: по кривым дорожкам, в стороны неведомые, вперед, назад. Летать вдруг разрешили – если, конечно, ты умел летать. А ведь прежде Данила Иванович умел! Когда-то, очень-очень давно. Поднимался в воздух и парил в поисках линзы чистого вольного воздуха.

Попробовал вспомнить прежнее. И рванул. Приподнялся на метр от пола и рухнул. Стукнулся локтем и коленом. Расплакался от обиды, а не от боли. Он понял, что исчезновение стены его не радует и что теперь ничто на свете обрадовать не может. Но одновременно и обида прошла, никому он больше не желал горя. Тихая печаль поселилась в сердце старого колдуна, и стал он жить с ней, как с нелюбимой, старой женой, от которой уйти невозможно.

Он вновь принялся снимать порчу и исцелять, но уже не ради чего-то высшего, недоказуемого, ирреального, а ради пропитания, ради хлеба. И это теперь угнетало его больше прежнего непробиваемого, непобедимого “спиннохребетного” заговора.

Но колдун не может не колдовать. Колдовство в конце концов подчиняет себе колдуна.

В Темногорск Данила Иванович приехал случайно. Прочитал в какой-то газетенке, что город этот всегда славился колдунами. Оказалось, что бульварная пресса не обманула, и город оказался именно таким, каким его описали в статейке. Но среди родной братии Даниле Ивановиче не стало ни вольготнее, ни радостнее. Его в Синклит приняли, дом он купил на Ведьминской, в самом начале улицы, у леса, то есть на окраине.

Но вышло так, что все, или почти все, колдуны из того поколения, к которому принадлежал Данила Иванович, уже успели в застойные годы как-то пробиться, и пусть по мелочи, но заявить о себе. И как только открыли крышку – бац! – они и выскочили плотной грибницей, один к одному, будто боровики после летнего дождичка. А Данила Иванович припозднился. То есть он тоже вошел в силу, была у него своя клиентура и прозвище хорошее – Данила Большерук. Но при всем при том он почему-то всегда стоял в конце списка. И молодежь, которая ни минуты от прежнего режима за свои колдовские штучки не пострадала, обходила его без стеснения, устремляясь к славе и деньгам. Возможно, Данила Иванович тоже стремился и к деньгам, и к славе. Но как-то вяло. И потому другие его опережали. К тому же мешали застарелые мечтания. Уходил он на целый день в лес и предавался этим мечтаниям ни о чем. Вернее, о том, что вокруг повсюду вольный воздух, и все им дышат, и пьянеют, и наслаждаются.