Василий Доконт - Мы зовём тебя править

Из другой банки он выловил огурец и слизнул рассол с пальцев.

Намерив ещё с сотню шагов, Головин хлебнул из стакана и укусил огурец. Напиток, против ожидания, оказался вполне пригодным к употреблению, и Василий снова выпил из стакана.

Не прекращая ходьбу, он жевал огурец, вслушиваясь в тепло, побежавшее от желудка по зябнущим мышцам. Бросив на кровать одеяло, Василий стал кормить дровами печь, стараясь уложить поленья в виде колодца. В середину он поставил пустую пластиковую бутылку из-под пива и обложил её отбракованными листами рукописи. Выдвинув заслонку на трубе, поднёс к бумаге спичку, и пламя радостно загудело на сосновых поленьях, щупая огненными руками дверцу топки и кольца плиты под кастрюлей со вчерашним борщом.

Сразу же захотелось есть, но Василий решил дождаться борща и снова плеснул себе в стакан. За новым огурцом лезть было лень, и он выпил так, без закуски.

В голове слегка зашумело, и пришла приятная лёгкость. К сожалению, она пришла не одна: воображаемая жена не упустила случая высказать своё мнение о современных мужчинах, ярким представителем которых был Головин.

"- Вижу-вижу: всё у тебя в порядке, всё хорошо, так почему бы и не выпить?"

Василий всегда терялся от неожиданных её визитов и не сразу отыскивал подходящий к случаю ответ. Промолчал он и в этот раз.

Женщина же не унималась:

"- Что, дорогой, нечего тебе сказать? Нечем оправдаться? Безвольное, бесхребетное существо - одно название, что мужчина. Что в тебе мужского, кроме брюк? И туда же - в писатели лезет! Гений среди удобрений. Не понимаю, как может писать о подвигах человек, который даже дорогу не в состоянии перейти без посторонней помощи?"

"- Почему не могу? - нашёлся, наконец, Головин, - Можно подумать, что меня ты переводишь!"

Василий снял с плиты закипевший борщ и переставил кастрюлю на стол, на самодельную проволочную подставку: в виду малого остатка в кастрюле, он решил есть прямо из неё, чтобы не пачкать лишнюю посуду - мыть самому тоже было лень, а прислуга не торопилась к нему наниматься.

"- Даже поесть по-человечески и то не можешь, - не унималось в голове, - Знаток человеческих душ! Каждое написанное тобой слово - слово лжи, слово обмана. Неправда так и лезет из твоей рукописи…"

"- Откуда же может в ней быть правда, если это фантазия? Сказка? Я же не "Войну и мир" пишу!"

"- Сказки и фантазии тоже бывают лживыми. Пойми, фальш в сказке намного заметнее, чем внутри любой халтурной книги на злободневную тему. Кстати, почему бы тебе не попробовать писать бытовые рассказы - ты же так силён в домашних сценах!"

"- До чего же ты нудная - никакого разнообразия. И прицепилась же, зараза! Как от тебя избавиться?"

"- К психиатру сходи: он тебе обеспечит бесплатный стол и медицинский уход до конца жизни. Гарантии, правда, никакой нет - ещё никого не смогли излечить от мук совести…"

"- Ты и совесть - не верю…"

"- Не я и совесть, а совесть - это я…"

Василий не стал слушать дальше. Не обращая внимания на гудение чуждых мыслей, он спокойно съел борщ под новую порцию из банки и солёный огурец, убрал кастрюлю со стола вместе с подставкой и, снова хлебнув из стакана, стал готовиться ко сну.

Психиатр - психиатром, но и Головин знал один способ, как на время прекратить гудение чужого голоса в голове. Как и когда начались эти бессмысленные беседы с самим собой на два голоса, и когда он перестал контролировать воображаемого оппонента, Василий не помнил. Знал только, что - давно. Так давно, что и способ борьбы с умственным сдвигом был для него стар, словно существовал всегда.

И был он прост, как и всё старое - нужно было, всего лишь, погрузиться в бесконечные мечты по улучшению своего будущего. Несбыточные, они опутывали своей сетью недовольного Василием противника и заставляли его терять дар речи, не принося Головину победы, но - избавляя от поражения.

Мокрая ночь укутала Масаны в темное покрывало. Уличные фонари закрыли свои глаза до пяти часов утра, и ничто не мешало Головину строить воздушные замки.

Даже круглолицая луна, глянувшая вниз из-за разгоняемых ветром туч, не отвлекла Василия от глубоких раздумий. Она некоторое время глазела на его задумчивее лицо, пытаясь отгадать, о чём он думает, и, не отгадав, отвернулась.

А думы шли своим чередом, нагромождая планы на планы. Книга как-то забылась, оставив нерешённой судьбу железного волка. Колдун тоже мог пока быть спокоен: книжным героям не было места среди головинских прожектов по устройству личной жизни - и без того Василий имел их великое множество.