Лорел Гамильтон - Прикосновение полуночи

Дойл стоял совсем рядом со мной, но я не сумела разобрать, что прошептал ему Рис.

Дойл кивнул, и Рис вышел первым, унося крошечную фею, так и оставшуюся под защитой его кудрей. Я хотела спросить, что же такое важное стряслось, что Рис не стал дожидаться ухода прессы. Кто-то крикнул:

– Куда вы, Рис?

Но Рис только махнул рукой и улыбнулся в ответ.

Дойл помог мне встать, и стражи сомкнулись вокруг меня разноцветной стеной, но репортеры не хотели нас отпускать.

– Дойл, принцесса, что случилось?

– Что сказала малышка?

Пресс-конференция была закончена, и вопросы мы проигнорировали. Может, стоило бы дать им какое-то объяснение, но Дойл то ли не считал это нужным, то ли не знал, что сказать. Его рука, на которую я опиралась, была напряжена, а значит, сообщение Риса его потрясло. Чего же все-таки боится Мрак?

Стена разноцветных широкоплечих мальчиков сопроводила меня со сцены и из зала. Оказавшись в коридоре, вдали от прессы, я прошептала:

– Что случилось?

Современная технология – чудесная штука, но мне не хотелось, чтобы наш разговор уловил какой-нибудь сверхчувствительный микрофон.

– В одном из коридоров у кухни лежат два трупа.

– Фейри? – спросила я.

– Один, – ответил Дойл.

Я споткнулась на своих каблуках, попытавшись остановиться, когда он продолжал тащить меня вперед.

– А второй?

Он кивнул:

– Вот именно.

– Что, репортер?! Кто-то из них решил прогуляться?

Холод наклонился к нам из общего строя.

– Это невозможно. Здесь везде заклятия, которые не выпустят человека за пределы безопасной зоны внутри ситхена.

Дойл смерил его взглядом.

– Ну так скажи, откуда взялся в нашем ситхене мертвый человек с фотокамерой в руке.

Холод открыл рот... и закрыл его.

– Не знаю.

Дойл качнул головой:

– И я не знаю.

– Да, – протянул Гален. – Похоже на катастрофу.

В ситхене неблагих фейри лежит мертвый журналист, а толпа живых журналистов еще слоняется поблизости. Катастрофа – это еще слабо сказано.

При дворах я видела больше насилия, чем за всю свою карьеру частного детектива в Лос-Анджелесе, зато в Л-А я видела много больше смертей. Не потому, что я часто расследовала убийства – частным сыщикам не поручают такие расследования, во всяком случае, не по свежим следам, – а потому, что большинство обитателей волшебной страны бессмертны. Бессмертные, по определению, умирают не слишком часто. Мне хватило бы одной руки, чтобы посчитать по пальцам, сколько раз полиция вызывала нас на место убийства, и пальцы еще остались бы. Даже в этих случаях нас звали только потому, что "Детективное агентство Грея" обладало лучшим на Западном побережье штатом практикующих магов. Магия ничем не отличается от прочих инструментов: если с ее помощью можно творить добро, то найдутся и те, кто сумеет обратить ее во зло. Наше агентство специализировалось на "Сверхъестественных проблемах – Волшебных Решениях". Этот девиз значился на наших визитных карточках и на бланках агентства.

И еще я приучила себя, что мертвое тело – всегда "оно". Потому что как только начинаешь думать об убитых "он" или "она" – они сразу становятся для тебя личностями, людьми, а они больше не люди. Это трупы, и если не брать во внимание очень специфические обстоятельства, они являются всего лишь инертной материей. Потом, после всего, можно посочувствовать жертве, но на месте преступления, особенно в первые моменты, для нее же лучше, если ты обойдешься без сочувствия. Сочувствие мешает думать. Сопереживание выводит из строя. Отстраненность и логика – вот спасение на месте убийства. Все другое ведет к истерике, а я – не только самый квалифицированный детектив среди присутствующих, я еще принцесса Мередит Ник-Эссус, обладательница рук плоти и крови, Погибель Бесабы. Бесаба – это моя мать, и из-за моего зачатия ей пришлось выйти замуж за моего отца и какое-то время жить при Неблагом Дворе. Я принцесса, а в один прекрасный день могу стать королевой. Будущие королевы истерик не устраивают. Будущим королевам, которые к тому же опытные детективы, истерика вообще не позволительна.

Проблема была в том, что одну из убитых я знала. Я помнила ее взгляд и походку. Я знала, что она любила классическую литературу. Когда ей пришлось покинуть Благой Двор и присоединиться к нам, она поменяла имя, как это делали многие, даже не изгнанники. Фейри меняют имена, чтобы не вспоминать каждый день о том, кем они были и как низко пали. Она назвалась Беатриче, по имени возлюбленной Данте в его "Божественной комедии". Дантов ад. Она говорила: "Я в аду, и имя у меня должно быть соответствующее". В колледже я выбрала одним из факультативных курсов мировую литературу. Закончив учебу, я подарила большую часть книг Беатриче, потому что она их стала бы читать, а я – нет. Я могла в любой момент купить заново те немногие книги, которые мне по-настоящему нравились. Беатриче не могла. Она не могла сойти за смертную и не любила, когда на нее пялились.