Андрей Астахов - Чейзер [СИ]

***

Двухкомнатная квартира в доме-сталинке на Коммунаров 8 была довольно-таки запущена - кругом слой пыли, дешевые бумажные обои выгорели, покрылись пятнами и местами отклеились, давно небеленый потолок был в ржавых разводах. И запах специфический, такой в давно непроветриваемых нежилых помещениях бывает. Дело понятное - одинокий девяностолетний старик тут жил, царство ему Небесное. А еще, она была просто забита книгами. Я никогда прежде не видел столько книг. Их тут были тысячи. Они заполняли старые массивные шкафы со стеклянными дверями, лежали стопками в углах комнат, у дивана, под кроватью, на кухне и даже в чуланчике в прихожей. А еще здесь были подшивки советских и иностранных газет и журналов на самых разных языках, просто кипы бумаг, перевязанных шпагатом, тетради, блокноты, какие-то листочки и прочая макулатура. Квартира покойного Кузнецова была царством книг. Кроме них тут и не было ничего, ну разве только древний диван с кожаной спинкой и письменный стол с допотопной пишущей машинкой и опять же стопками книг в гостиной, стол и пара полок с посудой на кухне и сработанная при царе Горохе кровать с панцирной сеткой в спальне. Да, еще не столе стоял доисторический ламповый радиоприемник "Телефункен". Такая вот обстановочка.

Оглядываясь вокруг, я заметил две старые черно-белые фотографии в рамках на столе. На одной была совсем юная, очень миловидная темноволосая и большеглазая женщина с восточными чертами лица, одетая в платье в мелкий белый горошек. На второй фотографии был юноша в военной форме, фуражке и с погонами младшего лейтенанта. Хорошее лицо, открытый взгляд, лихой чуб, падающий из-под околыша фуражки на лоб. На гимнастерке красовались ордена Славы и Красной Звезды.

- Таким вот он был, наш Андрей Антонович, - вздохнул Резниченко. - Военный разведчик, ни больше, ни меньше. В восемнадцать лет уже на фронтах воевал.

- А девушка? - спросил я, продолжая смотреть на фото. - Его жена?

- Не знаю. Сколько помню эту квартиру, всегда эта фотография у Андрея Антоновича на столе стояла. И никогда он про эту девушку никому не рассказывал... Ладно, молодцы, давайте к делу. Шкафы сегодня не трогаем, в деканате велели разобрать книги в зале, чтобы можно было тело из больницы до семи вечера домой привезти и поставить в гостиной, чтобы все по-божески, - Резниченко издал странный звук, словно застрявший в горле комок проглотил. - Программа следующая: из машины во дворе берем картонные коробки, аккуратно укладываем в них книги, выносим и ставим коробку в кузов. Только не друг на друга, а рядышком. С книгами бережно, некоторые из них очень старые. Все ясно?

- Ага, - протянули мы с Сычом.

- Тогда начинаем.

Работы оказалось больше, чем мы думали: к пяти часам мы расчистили только один угол комнаты, где было навалено особенно много всего. Резниченко через каждые пять минут выходил поговорить по телефону, ну мы и пользовались минуткой, чтобы немножко передохнуть.

- Гляди! - Сыч показал мне какой-то старый журнал, то ли чешский, то ли польский. На развороте был постер, с которого улыбалась смазливая блондинка топлесс. - Вот почему дедушка не женился, гы-гы.

- Дрочи поменьше, Сыч, - ответил я. - Сразу девчонка появится, ага.

- Дурак ты, Саня, это ж искусство! - Сыч бросил журнал с блондинкой в кучу забракованной Резниченко макулатуры.

- Ага, высокое. Выше некуда.

- Слушай, Сань, а что у тебя с Элиной Авдеевой - любовь?

- Не твое дело, - буркнул я.

- Да ты не злись, я ведь просто спросил.

- А я просто ответил. Еще вопросы?

- Просто рад за тебя, - заявил Сыч. - Только придется тебе соответствовать, Саня. Авдеева у нас отличница, о как!

Я хотел съязвить, но не успел.

- Из больницы позвонили, - сообщил нам Резниченко, входя в гостиную. - Тело скоро привезут, так что живенько все разбираем.

- Так мы уже коробку набрали, - заявил Сыч.

- Тогда несите в машину. А вы, Мезенцев, на столе все разберите.

- Понял, Олег Анатольевич.

Книги на столе в большинстве своем были старинные, в красивых, украшенных тиснением переплетах, и все на немецком языке. Мне почему-то подумалось, что Кузнецов привез эти книги с собой из Германии после войны. Я не удержался и открыл одну из них. Это был "Фауст" Гете, изданный в Лейпциге издательством Филиппа Реклама. Сразу привлекла внимание дата издания книги - 1850 год. Плотная желтоватая бумага страниц еще больше пожелтела от времени, а готический шрифт казался особо таинственным. Иллюстраций, как ни странно, не было. Я аккуратно положил книгу на дно коробки, продолжил разбирать книжный завал на столе. Быстро глянул на фотографии и почему-то мне показалось, что и девушка, и сам молодой Кузнецов смотрят на меня осуждающе - мол, какого ляда ты лазаешь в наших книгах?