Юлия Остапенко: Собака моего врага

Но соображала, как выяснилось, не так уж плохо. Вечером того же дня, за ужином, когда Трой медленно жевал хлеб, раздумывая о том, как быстрее выйти к тракту, она сказала:

— Возьми меня с собой.

Трой даже не перестал жевать, только мотнул головой.

— Возьми, — с непривычным для неё упорством повторила женщина. Трой так удивился, что поднял глаза: впервые она осмелилась настаивать. — Я знаю, ты уйдёшь скоро. А мне что тут теперь?…

— Здесь могила твоего мужа, — сказал Трой. — Ухаживать станешь. Слёзы проливать.

— Слёзы! — с внезапной злобой выкрикнула она. — Радости слёзы, не иначе! Только это и без могилы можно!

Трой покривился и выплюнул хлебный мякиш на тарелку.

— Дура ты, — сказал он. — Мне дура не нужна. Их там, в большом мире — знаешь сколько?

— На что тебе умная? А я бы… любить тебя стала.

Трой равнодушно посмотрел на неё.

— И таких там тоже немеряно. Вот что, девка, скажи-ка лучше, куда ты меч мой задевала. Почистить его надобно.

Она уткнулась взглядом в пол. Трой выругался.

— Давай сюда, сука, а то убью! — проревел он. Она сразу подкинулась, рванулась куда-то, принесла, положила. Чистый. Вычищенный до блеску, только что не вылизанный. Даже рукоять протёрла, вон, и рубиновые брызги на крестовине заиграли как следует. Ладный меч, дорогой. Вонгерд много бы за него дал. И почитал бы лучшей своей добычей, только вот не добычей его этот меч стал, а погибелью. Трой улыбнулся, попробовал пальцем острие. Ну, что ж, подумал он, я теперь тоже вычищен и играю, как следует. И остр по-прежнему. Пора. А то засиделся в этом… болоте.

Ночь он спал крепко и без снов, а наутро собрался в дорогу. Девка смотрела на него прежним собачьим взглядом. Лицо у неё было красное, зарёванное — небось до утра глаз не сомкнула. А ведь и пришибить могла во сне. Теперь — могла. Хотя… да нет, не могла. Кишка тонка. Раз Вонгерда за год так и не сподобилась подушкой придушить, так что уж теперь…

Трой вышел во двор. День стоял солнечный, ясный — первый, кажется, ясный день за прошедшие недели. Было безветренно, и в кои-то веки не тянуло с ближних болот тухлым душком.

Трой оглядел двор, с удовлетворением задержал взгляд на ухоженной могиле, перевёл глаза на собачью конуру. Щенки подросли, прозрели, и теперь бойко копошились в пыли, меж мамкиных лап. Тот рыжий уже теперь был крупнее остальных: он повалил слабого брата и, зажав его шею лапами, остервенело драл зубами обвислое чёрное ухо. А вот его уже пора бы на цепь, подумал Трой. Скоро сладу не будет.

Что-то кольнуло его — будто пристальный взгляд или чувство близкой опасности. Трой вскинул голову и встретился с круглыми жёлтыми глазами. Умными, внимательными. Изучающими. Вопрошающими. Не хотел бы он отвечать на этот вопрос, но не ответить не мог — всё тело его говорило, окрепшие мускулы, прямая спина, твёрдый взгляд. Говорило: здоров уже. Здоров — и готов.

Вонгердова собака, успел подумать он, глядя, как псина медленно поднимается — опустевшее брюхо казалось странно поджарым, — отталкивается мохнатыми лапами от земли, мчится к нему, пригнув голову, и солнце, тёплое солнце отблесками играет на белых клыках… Вонгердова собака — честная. Не нападёт на слабого, на больного. Дождётся. Дождётся равного.

Она прыгнула, Трой рванул из ножен меч, но всё равно не успел бы — может, и впилась бы сталь псине в опустевшее брюхо, да только ещё прежде её челюсть сомкнулась бы у Троя на горле… Но что-то сипло засвистело справа, потом грохнуло, так, что у Троя заложило уши, полыхнула в воздухе ярко-белая вспышка — и псина рухнула наземь прямо из прыжка, будто подстреленная в полёте птица. Брюхо ей прожгло напрочь, кишки вывалились из него ещё до того, как она упала. Собака задёргалась, булькая выступившей в алой пасти пеной, дико вращая жёлтыми глазами. Трой подошёл к ней, чувствуя, как снова отяжелела больная нога. Присел, хотел протянуть руку, коснуться морды, но передумал. Поднял меч, коротко ударил, прекратив мучения бедной твари. Глянул поверх замершей чёрной туши на щенков, сбившихся в кучу и отчаянно пищавших от недоумения и страха.

И потом только поднял голову и посмотрел направо.

Посмотрел — и обомлел.

Она стояла там, и в руках у неё было что-то такое, чему Трой сперва даже названия не мог подыскать. Вроде как палка, и не палка, длинная, чёрная, с круглой дыркой в поперечнике. А потом его будто кипятком ошпарило: демоны преисподней, да это ведь «гремучий огонь»! У Вонгерда был «гремучий огонь»! Трой никогда этих штуковин не видал, только слышал о них — что придумали их колдуны из восточных земель, вроде как палки, которые плюются белым пламенем, и дальность у них, и сила убойная — арбалету не снилось… Легенды об этих палках диковинных ходили, только никто не знал, где их найти. Трой бы душу за такую палку продал. А у Вонгерда — глядишь, была…