Александр Зорич - Ничего святого

– Ну, пообещай, что ты больше не будешь так делать! Пожалуйста, а? Ну, ради всего святого! – потная, розовая Лива кропила поцелуями грудь, живот, на совесть оволошенные природой бедра Сьёра. Перед тем, как в очередной раз сменить делянку, она приближала лицо к лицу Сьёра, чтобы заглянуть в его глаза. Она надеялась прочесть там то, что всегда предпочитают книгам влюбленные женщины.

О, Лива!

Я тоже не раз заглядывал в эти глаза. Но видел там лишь киваанэ . На нашем языке это значит «ничего святого».

Лива все-таки отдала меня Заре на неделю. Негодяйка.

Сразу оказалось, что в неделе не десять дней, как я думал раньше, а неудобосчитаемое количество минут, медленных как зимние ночи.

Неохотно текло время без Ливы. Я чувствовал себя перчаткой, из которой вынули руку.

А между тем желающие этой перчаткой покомандовать не переводились.

– Оноэ, где моя накидка? – вопила из купальни Зара.

– Она висит прямо возле рукомойника, рядом с платьем, моя госпожа.

– А где полотенце?

– На передней дужке, как обычно, моя госпожа!

– Я намылила голову и ничего не вижу! – через дверь голос Зары звучал обиженным. – Слей-ка мне, наверное!

И я тащился сливать, хотя только что Зара уверяла меня, что по гигиенической части она привыкла управляться без помощников.

Небось, поскучала чуток в бадье и подумала: а почему бы не внести разнообразие в свой быт?

Допускаю, что сначала она стеснялась меня, а потом бросила, рассудив, что ариварэ все-таки нельзя считать мужчинами в полной мере и что мужское платье на мне – чистая условность.

А может, она решила наоборот – раз я ношу мужское платье, меня следует считать мужчиной, а значит, со мной следует вступить в интимную связь.

Кстати, фантазии альковного толка мы, слуги-ариварэ, вызывали в наших хозяйках с привычной регулярностью.

Да и как им, нелюбимым и невостребованным, было не соблазниться этой продляющей логикой – если он нежен, как взбитые сливки, когда массирует мне шею перед сном, каким же нежным он будет, если…

В общем, наша планида – опускаться на колени перед вялыми розами с вяжущим, властным запахом. Далее страх забеременеть непонятно кем (чем?) все же брал свое. И сверх шелестящих юбочным шелком поцелуев с нас, как правило, не требовали.

Но с Зарой обошлось.

Ведь, все-таки, она приходилась Ливе сестрой – хотя и не поровну, они разделили качество чистоты, которое, как и качество отваги, кровь Дома Лорчей сохранила.

Супруг госпожи Зары, кряжистый, похожий на ходячий комод, тоже командовал мной, но с меньшим рвением.

Он просто не знал что пожелать. У него и так все было.

Пока муж Зары придумывал пожелания, бесноватый Зарин сынок, мальчик с большой грушевидной головой и мелкими близко посаженными глазками, нашел оригинальное решение этой проблемы – он желал всего подряд.

– Хочу компоту!

Я нес.

– Не хочу компоту!

Я уносил.

– Покачай меня в гамаке!

Я качал.

– Хочу быть как моряк!

Я качал его вдвое сильней, изображая девятый вал и посвист ветра в реях.

– Теперь хочу быть как ты! Хочу быть как ариварэ!

Я подбросил его в воздух, получилось довольно высоко. Мальчонка завизжал от избытка впечатлений. Я его, конечно, поймал.

– Разве ариварэ кто-нибудь подбрасывает? – с сомнением прогундосил он, когда я поставил его на ноги.

– Нет, но когда ты был в воздухе, ты был в точности как ариварэ, – объяснил ему я.

– Когда я летел?

– Да, когда летел.

Все же свободного времени оставалось много – только служение Ливе занимало всего меня.

Но с Ливой было иначе. Мне нравилось не иметь никакого времени, свободного от нее. Нравилось облекать ее тело услужливым облаком, быть продолжением ее воли.

Приспосабливая ее ножку к тесной туфле, я делом славил мир, чья красота достигла моей души посредством прикосновения этой кривенькой пятерни к моей руке – точнее, к тому месту моего искусственного тела, которое люди называли рукой.

С головой уходя в Ливины завтраки и переодевания, капризы и боли, я начинал понимать, зачем судьба притащила меня в этот тяжелый, несчастливый мир людей. Затем, вероятно, что красота и свет в нем так редки, что только здесь начинаешь понимать их подлинную цену.

Между тем, свободное время пробудило во мне качество любопытства, совершенно обескровленное службой в доме Ливы – ведь о госпоже я знал все, а то, чего не знал, узнавал очень быстро.