Александр Зорич - У солдата есть невеста

– Я хочу, чтобы ты полюбил меня так, как никогда не любил тот царевич.

– Так не бывает, Аленушка. Невозможно полюбить по первому требованию.

– Это обычных женщин невозможно. А меня – запросто.

С этими словами Аленушка распахнула свою палевую шубу из перьев и Ганс увидел ее стройное обнаженное тело, скроенное развратнику на погибель. Кожа матово блестела в лунном сиянии, соски задорно напряжены, как у девушек с похабных открыток, что продавал из-под полы случайный приятель Ганса, полячишка по имени Яцек, он еще работал в магазине готового платья… Внезапно Ганс почувствовал, что Аленушка не преувеличивала. И что в крови у него есть уже любовь к ней, живучая и смертельная, как какая-нибудь холера.

– Только… Не понимаю я. Зачем такой красавице неумелая моя любовь?

– Может, твоя любовь снова сделает меня лебедем?

– Да возможно ли…

– В тебе есть то, что я в несчастьях своих растеряла – чистота, чувствительность и строгость, – объяснила царевна. – Лебедю без этих качеств никак нельзя!

– Да не мои это качества, Аленушка. Это немецкое… Можно сказать, подарок фатерлянда. Не знаю, как объяснить…

– Да что объяснять! Ты со мной поделись. Вот и все.

– Ганс, говнючье отродье, ты где? Хватит праздновать лентяя! Пора работать! – прорычал Клаус.

Судя по звукам шагов и хрусту валежника, эталон арийской расы неумолимо приближался к уютному ельнику, который Ганс и Аленушка избрали себе пристанищем. Там, под сенью высоких черных дерев, было так покойно Гансу, как не бывало даже в детстве, когда он, сбежав с постылых уроков, прятался в церковной голубятне.

– Ганс, ты где? – не унимался Клаус, его голос звучал испуганно.

– Имейте с-совесть, – громко сказал Ганс и посмотрел на часы. Их фосфоресцирующие во тьме цифры выглядели не просто козявками, но некими тайными константами мрачного магического ритуала – Ч-часа еще не прошло! С-сейчас очередь Глоссера!

– Глоссеру плохо. У него рана открылась. Хорнхель зашивает, – Клаус остановился на поляне и упер руки в бока.

– Все равно. Д-дайте передохнуть!

– Ты тут, что ли? Ты меня видишь? – спросил Клаус, яростно всматриваясь в черноту. Он даже на карачки встал, из-за чего его круглое упитанное лицо с носом-кнопкой приобрело сходство с мордой азиатского волкодава. – Так видишь или нет?

– Вижу, – ответил Ганс после долгой паузы

– А я тебя не вижу. Ты что там, сапоги, что ли, моешь?

– Н-нет, – натужно сказал Ганс. И покраснел.

– Спишь?

– Да н-нет же, Клаус. Прошу тебя. Уйди, – в голосе Ганса звучали бессилие и мольба.

– Нет, ну правда, меня любопытство мучит. Может у тебя там не только сигары, но и бутылка шнапса припрятана? Не верю я, что в такую ночь можно просто так от костра уйти.

– Я же т-тебе говорю, я с девушкой.

– Сказки для детей побереги.

С этими словами Клаус, чьи глаза уже достаточно привыкли к темноте, раздвинул пушистые еловые лапы и…

– Добрый вечер, человек, – медленно сказала Аленушка, глядя на гостя в упор. Она плотно запахнулась в свою шубу, подобрала под себя ноги, выпрямила спину (ну просто не лебедь, а кобра, выныривающая из мешка индийского заклинателя, – удивился Ганс) и подняла подбородок. Ее глаза стали цепкими и безжалостными, взгляд – пронизывающим, как северный ветер.

"Сразу видно что царевна."

Грациозно подавшись вперед, Аленушка протянула Клаусу руку для поцелуя. А Клаус, влекомый не то властью этикета, не то личной гипнотической силой царевны, запечатлел на ее костистой руке старообразный, как будто из романа о Вертере украденный, поцелуй. Безумно и странно все это выглядело. Ведь Клаус по-прежнему стоял на четвереньках.

– Ах, милый Клаус, – сказала Аленушка с холодным жеманством. – Неужели вы намерены вновь похитить у меня моего дорогого жениха? Переведи-ка ему, милый, – добавила она вполголоса, обращаясь, конечно, к Гансу.

Ганс перевел – со всеобщего на немецкий.

– Прошу прощения, милая фройляйн… – смутившись, пробормотал Клаус, его лицо пылало, а волосы торчали дыбом сквозь прорехи в окровавленной повязке. И добавил, уже на ломаном русском, выученном еще во время прошлогодних продуктовых вылазок. – Isfini mne… krasiffaya… Ya… tolko nado… tvoi cheloffek… dlya… rabota!

И, к Гансу уже взывая, прочувствованно выпалил:

– Ганс, да помоги же, осталось немного! Хочешь, на колени перед тобой стану?

Обессиленный Ганс вернулся, когда луна уже клонилась за горизонт.

Он очень боялся, что Аленушка не дождется. Но боялся напрасно.