Ольга Громыко - Листопад

– Неправда ваша, дяденьки! Как вам не стыдно человека за глаза оговаривать?! Да я сама этого волкодлака видела – в гае на полянке лежит, весь как есть мечом порубленный! Хотите – сходим и глянем!

Девушку поддержал седой, как лунь, старичок, опиравшийся на узловатую необструганную клюку:

– Дело, дитятко, говоришь. Не гоже звериное обличье в вину ставить, иной и в человечьем почище зверя будет. Ворон – птица мудрая, заповедная, ее глазами боги на нас, грешных, смотрят да меж собой решают, кого судить, а кому воздать. Волки же и вовсе Гаюновы слуги, леса и всякой живой твари блюстители. Отродясь не бывало, чтобы волк кого зазря жизни лишил!

– Старый, как малый! – презрительно бросил кто-то из мужчин, и все засмеялись. – У меня волки той зимой трех ягнят уволокли, так что мне теперича – в пояс им кланяться, шапку ломать?

– Волки твоему хозяйскому недогляду не виновники, – не сдавался старичок. – У них своя справедливость: за весами бытия глядеть неусыпно, в каковых чашах на одной жизнь, на другой смерть обретается. Сколь на одной чаше убудет – на другой сей же час прибавится, и ежели обратно ее не стронуть – пойдет чаша вниз да и опрокинется, а вместе с ней и все сущее прахом развеется…

Но его уже не слушали. Вылез вперед Лесин «жених», до сих пор перемазанный кровью, да еще нос для пущей важности плоским камнем студивший, и в нос же загнусавил:

– Вот, гляньте, люди добрые, что ваш переворотень навзвешивал! Чуть жизни не лишил из-за сущей безделицы: позавидовал, что меня бабы любят, а его, пекельника – нет!

– Неправда! – вырвалось у пораженной Леси. – Не слушайте его, он все врет, не так дело было! Он сам меня убить хотел!

– А кого слушать-то – тебя, что ли? – подступился к ней «жених», заставив отшатнуться – уж больно страшным показалось его заляпанное кровью, искаженное ненавистью лицо. – Ты же дурочка, блаженная! Кому ты нужна, кто о тебя руки марать станет? Волкодлак, и тот побрезговал!

– Он не волкодлак! – топнула ногой Леся, и из синих глаз помимо воли брызнули злые слезы. – Пойдемте, докажу!

– А что – и сходим! – пробасил кто-то из толпы, и девушка с ужасом увидела в руке сородича обожженную на концах рогатину. Многие еще раньше побежали домой и вернулись – кто с дрекольем, кто с вилами, кто принес вязанку смолистых веток и горшочек с пылающими головнями. – Веди, Леська! Мы ему покажем, кто в лесу хозяин!

Отступать было поздно.

Леся сцепила зубы, и – повела, стараясь не оглядываться на «жениха», шепчущегося с той, простоволосой.

Труп лежал на том же месте, расклеванный вороньем и обгрызенный лисой до неузнаваемости. На неловко подвернутой правой руке поблескивал широкий бронзовый перстень-печатка с семилучевой звездой.

– Лавошник Сидор из Лозняков! – зашептались, завсхлипывали бабы. – До чего хороший человек был, в жизни никого не обвесит, не обсчитает, слово ласковое молвить не забудет…

– И это, по-твоему, волкодлак? – набросился на Лесю давешний мужик с рогатиной. – Да как у тебя язык-то повернулся, доброго человека за упыря выдавать, ведьмаря выгораживать? Так, говоришь, это он лавошника беззащитного мечом своим поганым исполосовал? А может, и ты ему помогала… ведьма?!

– Девку-то пошто хаешь? – вступился за Лесю дядин свояк. – Если уж колдун диким зверем обернуться сподобился, что ему стоит глаза человеку отвести?

– Неправда! – срывающимся голосом запротестовала девушка. – Ничего он мне не отводил! Этот ваш лавошник, между прочим, жену до самогубства довел, а после того родное дитя видеть не захотел, родичам подкинул! И собаки у него на лабазе страшенные, на людей почем зря кидаются!

– Соба-а-аки! – передразнил ее «жених». – Дура – она дура и есть. Зато мы поумнее будем! Айда колдунову хату жечь!

Люди согласно взревели, потрясая вилами и горящими палками.

Леся беспомощно переводила глаза с одного лица на другое, потрясенная одинаково пропечатавшейся на них жаждой крови. Бесполезно убеждать, просить, бороться с толпой, как невозможно остановить стадо баранов, с ударом грома сорвавшихся в исступленный бег, вообразивших под грозный топот копыт, что вместе они – сила, в то время как каждый по отдельности знает, что впереди обрыв и гранитные зубья скал на дне пропасти.

Она поняла это сразу и, закусив губу, метнулась в сторону, под редеющую сень деревьев. Кто-то окликнул, кто-то заулюлюкал, один догадался: «Побежала, ведьма, полюбовника своего остерегать, чтоб домой не шел, в буреломе затаился!». Сказал так – и все поверили, что ведьмари боятся огня и тоже смертны.