Елена Хаецкая - Добрые люди и злой пес

Мужу своему к утренней трапезе подала Мартона молока, сыра и хлеба побольше, а пришлецу – зелени и холодной воды из родника. Поставила плошку рядом с убогим ложем из соломы, прикрытой мешковиной, выпрямилась, руки на животе сложила, смотреть стала.

Несколько раз уже проходили через Монферье совершенные – всегда это праздником для деревни делалось. Но никогда еще не заходили святые люди в этот дом, а Мартоне смертно хотелось получить от них благословение. В те-то, в прежние, разы многие из тех деревенских, кто ходил слушать поучения и был свидетелем многих чудес, творимых совершенными для доказательства их правоты, подходили к тем добрым людям и просили их об этом. И получали благословение от всего сердца, а иной раз – и слово напутствия. Но ни Мартона, ни Пейре не решались подойти, поскольку оба были застенчивы и сельчане всегда оттирали их.

Гость хоть и проснулся, но продолжал лежать без движения. После взял плошку и стал медленно жевать зелень, то и дело обращаясь к вчерашнему ломтю (так и заснул с хлебом в горсти). Мартона глядела сверху на его светлые волосы, на лысоватую макушку, на худую шею и выступающие позвонки. Наконец незнакомец повернулся к ней, поглядел прямо в глаза. Взгляд был хоть и испытующий, но какой-то очень тихий, и Мартона наконец решилась:

– Благослови меня, добрый человек.

Чужак улыбнулся ей. Мартона встала рядом с ним на колени, чтобы больному не было нужды подниматься и лишний раз тревожить свои разбитые ноги.

– Как тебя зовут, хозяйка? – спросил он.

Мартона назвалась.

Тогда он протянул к ней свою тонкую руку и ласково погладил ее по щеке.

Мартона – цветущая, румяная женщина – побелела и вздрогнула, как от удара.

А незнакомец тихонько усмехнулся – понял.

Тут Пейре оттолкнул от себя плошку и потребовал, чтобы жена подала ему еще хлеба и кусок соленого мяса. Он не видел того, что происходило между его супругой и чужаком. Обо всем этом Пейре предстоит узнать несколькими часами позднее, когда Мартона в полдень принесет ему обед.

– Нет? – удивится Пейре. – Разве он не из тех совершенных катаров, которые носят по здешним дорогам слово истины?

– Нет же, говорю тебе! – начнет кипятиться Мартона, и Пейре, заслышав этот тон, прикрикнет на жену, чтоб не повышала голоса. И Мартона, уже куда более смирно, продолжит: – Нет, вовсе нет. Сам посуди, муж: мы и вчера могли с тобой обо всем догадаться. Он пришел один, а катары ходят всегда по двое…

– Он сказал, что спутника с ним больше нет.

– И не было никакого спутника! – уверенно скажет Мартона. – Он вышел из дома – не знаю уж, где у него дом, – один-одинешенек. Катары так не делают. И с самого начала был один.

– Ну и что с того? – Это Пейре уже понемногу станет сдаваться.

– Ох, муж, а когда он вошел в наш дом, он даже не благословил гостеприимный кров, как заведено.

– Он был почти без памяти, когда ты подобрала его на дороге, – сердито скажет Пейре. – Какое тут благословение, когда ноги подкашиваются. Вот погоди, оклемается – и будет на нашем доме добрая печать.

– А когда ты подал ему хлеб, то не освятил его и не вернул половину в дающие руки, чтобы ты передал половину от той половины мне и…

– Говорю тебе, глупая баба, что болен он, – разозлился Пейре.

– Сдается мне, читал он какие-то молитвы перед трапезой, да только делал это совсем тихо, так что мы не слышали.

– Глупой бабе все сдается да кажется, – буркнет Пейре и примется за тот обед, что принесла ему в корзине Мартона: три сырых яйца, мягкая булка и яблоки.

Но Мартона не даст себя так просто сбить с толку. Приблизившись к мужу вплотную, шепнет в самое его ухо:

– Он погладил меня по лицу, Пейре. Он дотронулся до женщины!

– Про совершенных много чего говорят насчет женщин, – заворчит Пейре с набитым ртом. – Только это католические попы иной раз говорят, а мы с тобой такого не видали.

– Он не катар, – убежденно скажет Мартона, собирая с земли яичную скорлупу, оставшуюся после трапезы, и складывая ее обратно в корзину. – Он католик, Пейре.

Тут Пейре глянет на нее во все глаза, а после как хлопнет жену по щеке своей широкой мозолистой ладоною.

– Думай сперва, жена, а после говори! У баб, ясное дело, язык без костей, а ум промещается промеж ног, но и того должно хватить, чтобы отличить католика от катара.

– Он католик, – повторит Мартона.

– Не бывает таких католиков. Таких, чтобы пешком ходили, босые да в рубище? Чтобы постились нелицемерно? Чтобы не искали себе наживы, жратвы, выпивки и баб? Не бывает!