Наталья Колпакова: Лучший из миров

Стыли пальцы. Тейю и сама не заметила, как обрастила ступни и голени коротким мехом с плотным подшерстком – отлично отталкивает воду и согревает! – но сдавленный вопль прямо в лицо вернул ее к действительности. Демоница. Завернута в чужую кожу с головы до пят. Судорожно прижала к груди пухлые ручки и вопит, выкатив глаза на Тейины ноги. Тейю склонила голову набок, исследуя демоницу, вынула одну отогревшуюся ногу из лужи и почесала лодыжку другой вмиг удлинившимся когтем. Демоница поперхнулась и заглохла. Тейю вдруг сообразила, что это не все, только начало. Крик был переполнен страхом и заброшенностью – да на такой призыв уже должны были сбежаться все окрестные чудовища! Странно, что до сих пор никого нет. Но будут, будут! Она упала на все лапы и прянула через щель в щербатом заборе. Снова бежать. Снова полумертвый двор. Здесь даже и окон-то почти нет, одни стены, тянущиеся вверх, словно в попытке сомкнуться, начисто отрезать дно двора от неба. Здесь нашлась большая помойка. Тейю быстро изловила молодую крысу, довольно крупную, и подняла ее за хвост, чтобы рассмотреть. Крыса немного повисела, медленно кружась и поводя прозрачными пальчиками. Потом изогнулась, хотела впиться в держащую руку, и Тейю засмеялась – плоть упруго отступила под живым прикосновением, щекотно! Поблагодарила крысу и откусила ей голову, мгновенно меняя облик. Зверек оказался невкусный и такой же вонючий, как почти все здесь. Слипшаяся шерсть саднила горло. Тейю съела все без остатка, от отвращения содрогаясь до недр желудка, до кончиков раздвоенного хвоста.

Мерзость.

Страшно. Клонит в сон.

Опасно. Бежать.

Дан не пошел в мастерскую. И клубное фехтование отменялось надолго. Сейчас он попросту не способен выплясывать с клинком. Слишком жива память о реальной схватке, о влипшей в ладонь рукояти. Он только что убил двоих. В недавнем прошлом – своих. Что за чертовщина с ними случилась? И есть ли для него какие-нибудь «свои»?

Он хотел избавиться от них всех – не так, конечно, но тоже радикально. Избавился. Точнее, избавил от своего присутствия. Его давно уже ничто не связывало с прошлым миром. Разве что пара-тройка предметов «специального назначения», спрятанных в недрах квартиры в самом надежном тайнике – небольшом пространственном кармане, запустить руку в который не сможет ни один вор или любопытствующий. Что еще? Память об учителе, бесконечная признательность, подспудное ощущение постоянного контакта с ним. Эта странная палочка… С момента Перехода она всегда при нем, и именно ей Дан обязан чувством присутствия старика, слабым, едва уловимым – как сигнал из дальней галактики, как соприкосновение рук через оконное стекло. Вручая ее Дану, учитель прямо сказал, что представления не имеет, что это такое. Он просто хранил ее почти всю сознательную жизнь, как прежде Данов отец, а перед отцом – длинная череда предков. Впрочем, хранил – слабо сказано: истово оберегал, прятал от любого случайного взгляда. И это все. Что это за штука, для чего нужна, как работает? Полная неясность. Лишь одно свойство палочки приоткрылось старому магу – он ее чувствовал. И вручил Дану перед расставанием как своеобразный маячок, который мог нащупать всегда и везде, даже в другом мире. Скорее всего, старик ощущал даже не саму палочку, а исходящую от нее («прущую», говаривал он иногда на вульгарном диалекте) мощь. Очень древнюю. Совершенно непостижимую даже для учителя, одного из самых сильных магов настоящего и обозримого прошлого. И, пожалуй, пугающую. Может, еще и поэтому он сунул ее Дану? Чтобы спрятать еще надежнее?

Но, если так, чего он боялся?

Дан шел к Сигизмунду. Ничего не планируя, не задаваясь вопросом, зачем ему это нужно. Ноги сами вынесли его к тяжеленному, аляповатому сараю. «Музей истории всего на свете». Так называл его сам Сигизмунд, любовно и покровительственно, как некрасивое детище, и улыбался всеми своими морщинами. В иные дни один только вид этого купеческого дворца поднимал Дану настроение. Это была его виртуальная биография, его не слишком далекое, но честное, свое прошлое – словно восковая печать на пергаменте, удостоверяющем, что и у него, пришельца, была здесь некая юность и вообще все, что положено человеку. Он помнил историю дворца, пусть короткий отрывочек, но все-таки… Помнил, как тот менялся, подстраиваясь к переменам, как выживал всеми правдами и неправдами, давая приют и безымянным поэтам, и безголосым кухонным певцам, и всевозможным выставкам, кроме разве что дешевого трикотажа и тапочек. Здесь, как в дупле дерева-гиганта, ютилось великое множество контор, сменяющих друг друга со скоростью стеклышек в калейдоскопе. Он хорошо помнил одну – благодаря девушке (как там ее звали?) со скромным «хвостиком» и нескромными коленками. Компьютерная фирмочка, где она кормилась, прилепилась на антресолях над залом древних печатных устройств, и девушка без устали металась с какими-то распечатками по ажурной чугунной лестнице, мелькая этими самыми коленками. Дан тогда как раз влюбился в компьютеры, даже прибил дома к стене флоппи-диск размером с добрую сковороду. А в девушку не влюбился, просто вспоминал иногда не без удовольствия.