Алан Троуп - ЛЮДИ КРОВИ

Земля дрожит, когда они палят.

– Попозже выстрелим из какой-нибудь пушки снаружи, – обещаю я.

– Было бы интересно, – отвечает Хорхе.

Мы заканчиваем незадолго до наступления темноты и слоняемся по галерее, глядя, как Кейси под присмотром Элизабет полет в саду. Ее светлые волосы успели отрасти, и она собирает их в хвост. Набранный вес в основном сосредоточился на груди, бедрах и ягодицах. Хорхе смотрит на нее, качает головой и говорит:

– Господи боже мой! Это бесчеловечно – так обращаться с заключенными. Даже узникам Рейлфордской тюрьмы разрешались семейные свидания.

Это его замечание приходит мне в голову вечером, после совокупления с Элизабет. Беременность умерила ее природную страстность, и секс теперь стал очень нежным: мы движемся медленно, как будто нас качает на небольших волнах. Но эта нежная неторопливость только разогревает нашу страсть и делает оргазмы почти болезненно острыми. И хотя я все еще предпочитаю свою постель охапке сена, мне трудно не остаться после любви рядом с женой: наши хвосты переплетены, я ощущаю ее тепло, прикасаюсь к ее животу и с радостью чувствую, как шевелится наш ребенок. Это лучшие моменты нашей совместной жизни. Сегодня – один из тех редких дней, когда моя жена расположена поговорить.

– Хорхе сегодня пожаловался мне, что мы не даем им с Мортон спать друг с другом, – говорю я. -Когда я вот так лежу тут рядом с тобой, мне кажется постыдной жестокостью лишать других возможности испытать то же, что испытываем мы.

Она трется щекой о мою щеку:

– Питер, они – всего-навсего люди. Когда ты наконец поймешь, что совершенно не важно, что они чувствуют?

Мне нравится Сантос. Я не вижу ничего плохого в том, чтобы дать ему возможность быть счастливым. Кроме того, так им легче управлять.

– Может, ты и прав,- соглашается Элизабет, – но ведь Мортон подчиняется и безо всякого доброго отношения с моей стороны. Страх действует ничуть не хуже дружелюбия… По-моему, даже лучше.

Я задумываюсь об этом. Мортон для меня остается загадкой. Она делает все, что ей говорят, не проявляя никакой собственной воли. Кроме их перешептываний с Сантосом, она не издает больше ни звука. Она, конечно, отвечает, когда Элизабет о чем-то ее спрашивает, но та свела все общение с пленницей к нескольким коротким приказам. Интересно, может ли другое обращение раскрепостить эту женщину.

– Я предпочитаю другой подход и ценю даже людей. Этот человек интересен мне. Он меня забавляет.

Моя жена вздыхает:

– Не привыкай к нему слишком, Питер. Этот человек тебя еще разочарует. А если даже нет, он все равно умрет еще до начала лета.

Я мысленно отсчитываю одиннадцать месяцев со дня зачатия. Совершенно бессмысленные упражнения в счете, потому что Элизабет уверена, что родит в июне. Тогда я подсчитываю, сколько осталось.

– Каких-то четыре месяца… – говорю я.

Элизабет поудобнее устраивается на сене:

– Целая вечность! Я так устала таскать эту тяжесть! Мне так надоело быть постоянно голодной и уставшей. Это особенно противно, когда я в человеческом обличье. Не представляю, как это их женщины выдерживают: их тела так обвисают, расплываются…

– Я знаю, что ты устала, – успокаиваю я, поглаживая ее хвостом, – но скоро все кончится, и, надеюсь, без всяких осложнений, и это еще один резон не обижать пленников.

Элизабет смеется:

– У тебя ни стыда ни совести! Если ты хочешь, чтобы твои домашние животные трахались, пожалуйста! Мне-то что!

Когда на следующий вечер я сообщаю Сантосу, что сегодня после шахматной партии не будет нашей обычной беседы, он удивленно поднимает брови. Его замешательство вызывает у меня улыбку.

– На сегодня у нас запланировано кое-что другое, – говорю я. – Сегодня я отведу вас с Кейси в подвал пораньше.

Лицо кубинца становится совершенно непроницаемым. Он, несомненно, пытается вычислить, какую еще гадость я им приготовил и как сопротивляться ей. Мне трудно скрыть улыбку. Я следую за ними: первой по винтовой лестнице спускается Кейси, за ней ковыляет Сантос. Спустившись, женщина привычно направляется в свою камеру.

– Нет, Кейси, сегодня не сюда… – говорю я.

Она застывает на месте и делает судорожный вдох. Сантос оборачивается и пристально смотрит на меня. У них обоих такой дурацкий вид, что я не могу удержаться от смеха. Только теперь, когда я весело хохочу, страх на их лицах сменяется озадаченностью. Отсмеявшись, я сообщаю:

– Я подумал, что вам было бы неплохо немного побыть вдвоем. То есть наедине, в камере Сантоса…