Эдвард Дансейни - Благословение пана

Викарий не знал, что значит слово «λοφων», но, придя домой, справился в словаре, и оказалось, что это «склоны гор». Сам же он предположил, что это «долины», и был недалек от истины.

Так вот чему миссис Даффин обучала остальных. Это было так прекрасно и непонятно, и, ох, отвратительно, что все годы сохранялось у нее в памяти. Не сдержавшись, викарий громко крикнул:

– Проклятое благословение Пана!

Когда Анрел вернулся домой, Августа, сидевшая в кресле, лишь молча посмотрела на него, и он ответил на ее непроизнесенный вопрос:

– Ты права, я должен что-то сделать.

Когда он сказал, что должен что-то сделать, то не сказал, имея в виду врага, вышедшего против него, что для этого потребуются все его силы.

Августа кивнула.

– Ну почему, почему ему надо было объявиться именно у нас? – вскрикнул Анрел.

Его жена глядела на красивый горный склон, на сверкающую под солнцем траву, не примятую человеком, на все то, что вновь возродилось в первозданной красоте, несмотря на беспокойный девятнадцатый век. Весь день светило солнце, и только под вечер из леса поползли тени. В конце лета по склону побежит чабрец, как стайка светловолосых детишек, и всю ночь в воздухе будет стоять его густой аромат. А в начале лета цветет шиповник, и ветер повсюду разносит его благоухание, и Августа вдруг задумалась: интересно, как далеко оно чувствуется и вправду ли чувствуется или всего лишь мерещится в грезах, особенно в городах, где люди совсем ничего не знают о шиповнике. Люди наверняка ничего не чувствуют, а вот мошкара чувствует, та, у которой загораются зеленые глаза, когда она плывет на его ароматной волне. Гора и в самом деле красивая.

– Почему бы и нет? – переспросила Августа. – Если, конечно, это он.

Но викарий все еще перебирал в голове места, куда бы враг мог направиться, ловко притворяясь священником. Зачем ему понадобился Волдинг? Во время несчастий такие мысли не редкость.

– Наверно, ему понравилась долина, – заметила Августа.

– Но ведь есть сотни других долин, – горько и без всякого умысла проговорил викарий.

Ему бы вспомнить о фабрике тут, о заводе там, а где-то и о целом новом городе, о виллах почти на всех горных склонах, не вызывающих никаких чувств в человеке, который глух к так называемой красоте недолговечных памятников претенциозности, построенных за последние двести лет; и везде машины вгрызаются стальными зубами и когтями в землю, что еще совсем недавно принадлежала Человеку и его несчастным сородичам. Не так уж много осталось непострадавших долин, подобных той, в которой жил викарий.

И все же викарий не сдержал крика, который так часто срывается с уст человека, впервые попавшего в беду:

– Почему здесь?

– Что-то, значит, здесь есть особенное, – откликнулась Августа.

– Что?

– Помнишь, несколько лет назад чья-то коза забрела на Волд и осталась, видно, ей тут понравилось. В прошлом году она умерла. Что-то есть в этой горе.

И все-таки доводы жены не убедили викария в том, что несчастная судьба должна была быть уготована Волдингу, а не другому приходу.

– А ведь говорили, что он мертв. Говорили, что он мертв. Уже две тысячи лет, как мертв.

– Да?

– А оказалось, это неправда, – вздохнул викарий.

Однако подобные рассуждения не могли никуда привести.

– Что ты будешь делать? – впрямую спросила Августа.

– Завтра придет Перкин.

– И что?

– Я подожду Перкина.

В душе викарий знал, какое напряжение сил потребуется от него, и потому тянул с окончательным решением. Да и привычка полагаться на чужую помощь еще не совсем оставила его. Слабость, наверное. И все же, неужели не имело смысла сообщать епископу? Разве он был не прав, когда отправился к величайшему ученому в епархии в ожидании недвусмысленного совета? А они обманули его, и теперь он ждет Перкина. Наступил понедельник, а Перкина все не было.

Во вторник Августа мягко напомнила мужу о его решении.

– Перкин не мог прийти раньше вчерашнего дня, – сказал викарий, – если даже вышел в путь сразу же, как получил мою телеграмму. Неделя закончится сегодня вечером.

В среду вечером Августа неожиданно спросила:

– Думаешь, Перкин придет?

– Да, – ответил викарий. – Уверен.

На другой день она повторила свой вопрос.

– Дадим ему еще один день.

В пятницу утром викарий не произнес почти ни одного слова. А вечером он вдруг встал с кресла и сказал: