Эдвард Дансейни: Благословение пана

Я слышал ее чуть ли не каждый вечер весной и подряд все десять вечеров в июне. Впервые, как мне показалось, что-то похожее я услышал зимой, поздно ночью, однако теперь у меня нет никаких сомнений насчет нее. Иногда она звучит, когда светит луна. У меня такое ощущение, будто играют на нашей стороне леса, на вершине горы, но, возможно, и ниже, на склоне, в лесной тени или в зарослях собачьего шиповника. Потом мелодия как будто начинает звучать с другой стороны, постепенно удаляясь. Поначалу я решил, что юноша при помощи необычной песни зовет к себе девушку. Ничего подобного, и я сам убедился в этом. Дело не в парочке, ищущей приют в лесу. Один раз, вечером, я отправился на гору. До меня пронзительно-ясно доносились звуки свирели, но музыканта нигде не было видно. Потом я обратил внимание на двух или трех девушек, шагавших по узкой тропинке, что ведет от деревни на вершину Волда и дальше на другую сторону. Пока я стоял там, мелодия послышалась вновь. Потом я увидел еще девушек. Одни шли по тропинке, другие – не разбирая дороги. И все направлялись туда, откуда доносилась мелодия. В какой-то момент три или четыре девушки, свернувшие с тропинки и пробиравшиеся сквозь вересковые заросли, приблизились ко мне настолько, что я узнал их. Однако, стоило им заметить меня, как они немедленно вернулись назад на тропинку и по ней стали подниматься вверх по направлению к лесу. Не знаю, как правильно сказать, но когда они увидели меня, то как будто по-звериному отпрянули и еще быстрее устремились к лесу. Я постарался как можно подробнее изложить известные мне факты, хотя и опасаюсь отнять у Вашей светлости слишком много времени; а теперь, когда все сказано, мне кажется, что я порю горячку на пустом месте. Могу лишь добавить, что такое происходит постоянно. Поверьте, Ваша светлость, я знаю, это необычная мелодия, мне даже в голову никогда не приходило, что музыка может быть такой и что она может иметь власть, о какой я и не подозревал, поэтому, Ваша светлость, мне нужна Ваша помощь, как еще никогда не была нужна.

Покорный слуга Вашей светлости

Элдерик Анрелл

Потом викарий вышел в соседнюю комнату, где его ждала жена. Чай был еще на столе, вот только остыли намазанные маслом булочки.

– Чай, верно, слишком настоялся, милый, – сказала жена. – К тому же, все холодное. Я позову Марион.

– Нет, нет, – отозвался викарий, которому было не до чая. – У меня совсем ум за разум зашел. Всё из-за мелодии, которую не хочешь, а услышишь вечером. Не могу выкинуть ее из головы. Никак не могу. Вот, написал епископу.

Жена задумчиво взяла письмо в руки и заглянула в него. Так и есть, письмо адресовано епископу.

– Это юный Томми Даффин, – сказала она. – И свою свирель он сам вырезал то ли из камыша, то ли из тростника.

– Томми Даффин, – повторил викарий. – И в деревне так говорят. Но не мог же Томми Даффин сам придумать эту мелодию!

Однако жена не отозвалась, занятая чтением письма. Еще несколько минут прошли в полной тишине.

Потом она сказала:

– Тут в самом начале, дорогой, не очень хорошо: сумел – не сумел.

– Это важно?

– Да нет. Наверно, нет. Однако епископу может не понравиться.

Викарий вернулся в кабинет, со всей возможной аккуратностью внес в письмо изменения, а потом долго сидел, размышляя, и чем дольше он размышлял, тем яснее осознавал, что ни к чему беспокоить епископа. Если речь идет о семнадцатилетнем юнце Томми Даффине, которого он сам крестил, едва принял приход, или о каком-нибудь другом парне, привлекающем внимание глупеньких девиц, то проблемы, о которых викарий хотел сообщить епископу, не стоят выеденного яйца, тем более не имеет смысла привлекать к ним внимание епископа. Нет, письмо епископу – не самый разумный способ вернуть покой своим мыслям. Вот и жена так думает. Она почти ничего не сказала, однако, пока не будет полностью согласна с ним, ни за что не позволит послать письмо. Все же, кто бы ни играл на свирели, мелодия была необычной. Глядя на исписанный листок бумаги, викарий находил все более непростительным тревожить епископа; и им вновь завладела прежняя растерянность. Вошла Марион в нарядном белом фартучке и привлекла его внимание к домашним делам.

– Сэр, еще письма будут?

– Нет, Марион. Нет, спасибо.

Марион отправилась в деревню с запиской для бакалейщика, с письмом мануфактурщику в Селдхэм и с собственным письмом, адресованным знакомому юноше в Йоркшир.

А потом, когда небо заполыхало закатом и на земле сгустились сумерки, когда жара сменилась прохладой и солнце скрылось за Волдом, ясные и ни на что не похожие звуки соскользнули с высоты в мерцающую долину, и они были до того не похожи на все, известное людям, что будто бы пришли из глубины веков и из земель, о которых человечество даже не подозревало. Эти звуки были проказливее черного дрозда и волшебнее всех соловьев вместе взятых и волновали сердце викария, возбуждая нестерпимые желания, которые он не мог описать словами, так же как не мог описать словами мучившую его мелодию. Она завладела им и не желала отпускать. Мало сказать, что викарий стоял не шевелясь, будто заколдованный, он даже не дышал. И всеми своими мыслями, всеми своими чувствами, всеми ощущениями он словно уносился прочь в дальние долины, возможно даже неземные.

Читать дальше