Екатерина Кинн - Самое Тихое Время Города

Время, когда начинаются чудеса, возможные только на рубеже между годами. Да, крестный Дроссельмайер именно сейчас мастерит чудесные игрушки для детей Штальбаумов, уже готовы колесики и рычажки, ленты и кружева, пряничные человечки и сахарный снег, и Щелкунчик улыбается во весь рот с полки…

В квартире темно. В небольшой прихожей на вешалке томится одинокая зимняя куртка. В квартире три комнаты, три белые двери выходят в прихожую. Одна, та, что возле кухни, дальняя, закрыта. В ту комнату хозяин редко заходит, там поблескивают хрусталь и фарфор за стеклянными дверками резного дубового серванта, там в шифоньере висят вещи, которые уже никто никогда не наденет, пахнет нафталином и лавандой. Две другие двери приоткрыты. В маленькой комнате, похожей на пенал, спит на низкой тахте хозяин квартиры. На стене висит пучок еловых веток, обвитых красно-серебряной ленточкой, на ветках висят маленькие елочные игрушки – несколько шариков с вишню размером. На накрытом пожелтевшей кружевной салфеткой столике-подставке в углу стоит кубок.

За окном идет снег. Он уже укрыл серый асфальт, сровнял выбоины, убелил крыши. Снежинки в конусе зеленоватого света кружатся, как блестки внутри стеклянного шара. Неба не видно, как будто там, в темной вышине, есть только снег, и чем выше, тем он гуще.

Андрей любил Новый год. В детстве, когда он жил с родителями в далеком южном городе у подножия гор, на Новый год всегда падал снег. И пацаны катались в соседнем дворе с горки на санках и картонках. А потом он шел домой. Горели оранжевые, как новогодние мандарины, фонари, от черных тополей и от Андрея на снег ложились голубые тени – потом он узнал, что такое дополнительные цвета и как цветной свет дает на белом цветную же тень. Снег обычно шел вечером и ночью, а днем подтаивал под ярким горным солнцем. Зимы детства – это пушистый покров, синие тени, оранжевый свет фонарей вечером и сверкающий радужными искрами крупнозернистый наст, яркое, почти яростное солнце в прозрачном голубом небе и парящие на юге четкие бело-синие горы днем.

Здесь фонари на его улице горели зеленоватым светом.

Московские зимы показали ему значение слова «зимовать». Переживать день за днем обжигающие холода, слякотные оттепели, ледяной ветер, бесснежные морозы, бессолнечные дни. Московская зима – серый снег, тусклые унылые деревья, торопливо бегущие от метро к подъезду или входу в магазин прохожие. Серый цвет. Но иногда бывает и так, что, заснув под мерный шорох снега за окном, просыпаешься в совершенной белизне.

…И он проснулся от белизны. Был предрассветный час, когда редеет темнота. Мягкий свет уличных фонарей растворился в перламутровом сиянии свежего снега. Андрей повернулся набок, и его взгляд остановился на предмете, который он специально поставил на вытащенную из кладовки подставку, чтобы смотреть на него, засыпая и пробуждаясь. Над желтоватым льняным кружевом покрова мягко сиял кубок из оникса и серебра, которое на самом-то деле не было серебром, но Андрею хотелось думать, что это настоящее, старое, памятливое серебро. В заполнившей мир белизне кубок до краев был наполнен жемчужным светом и тихо мерцал.

Вот так, наверное, и должен выглядеть Грааль, пронеслась мысль на грани грез и яви. Он должен проступать из белизны и сиять изнутри. Не странно ли, подумал Андрей, видеть мысленно темный фон и сияющий центр композиции и не иметь ни малейшего представления о том, из чего будет эта композиция состоять? Но картина о Святом Граале, мысль о которой жила в его сердце с первого взгляда на ониксовый кубок, наконец стала проступать в воображении как изображение на фотобумаге в проявителе.

Андрей знал, что проявку торопить нельзя. Стоит поторопиться – и выйдет нечто невыразительное, могила для замысла. Даже подготовительные этюды рано делать. Вот когда станет ясно, что за помещение озарено сиянием Грааля и кто смотрит на свет, при котором самый светлый чертог кажется окутанным сумраком, вот тогда можно будет браться за бумагу и уголь, карандаш и кисть.

Желание написать картину о Граале сделалось таким сильным, что впору было застонать, как от боли в сердце. Как там у Гребенщикова? «Я ранен светлой стрелой…»

«Я ранен светлой стрелой… Светлой. Ранен светом». Андрей закрыл глаза, засыпая снова. По ту сторону был мир, укрытый белизной, без теней и резких очертаний, и город проступал голубоватыми растушевками на белом листе. И город лежал у него в ладонях, а Вика смотрела на его ладони, исчерченные паутиной улиц, и в ее русых волосах не таяли крупные снежинки.