Ансельм Одли - Инквизиция

– Imperatore, – повторила Равенна, глядя в пламя, которое медленно ползло вперед, сдерживаемое водой из охладителя, пропитавшей все вокруг. – Он сожалел, что не сумел помочь тебе.

Я едва расслышал ее слова втреске пламени и еще одном продолжительном реве с кормы. В коридоре, ведущем к машинному отделению, пламя полыхало сильнее, но спереди донесся слабый стон: кто-то плакал не от боли, а от отчаяния.

– На мостике есть кто-то живой, – сказал я.

– Я ничего не слышу.

– Я слышу, почти.

– Император был там. Что, если он все еще…

Оросий был жив. Вот почему я слышал этот стон: потому что это плакал мой брат. Но как? Как уцелел он там, где погибло столько других? Оросий этого не заслужил. Я закончу работу, начатую Сархаддоном.

Я подергал Равенну за рукав, указывая поврежденной рукой вперед, и через минуту она сдалась. Мы вместе заковыляли по проходу, перешагивая через тела, и, пройдя мини-колодец, ступили в пещерную темноту мостика. Единственная изолампа, шипящая, но почему-то целая, бросала на все жуткий белый свет; в остальном все освещение исходило от призрачных бликов пламени с кормы, отраженных в окнах.

Полчаса назад это был великолепный корабль, шедевр кораблестроения, и по сравнению с этим мостиком любой другой, что я видел, показался бы тесной каморкой. Теперь он был непоправимо разрушен: потолок местами обвалился, все консоли мертвые, повсюду искореженный металл, обломки дерева.

Большая часть команды лежала под окнами или по углам, оказавшись в ловушке на своих постах. Воздух был неприятно теплым, я впервые это заметил. Снаружи он был таким же, но на мостике смешивался с паром и казался липким и гнетущим.

Равенна издала то ли шипение, то ли рычание, когда мы увидели Оросия, погребенного под обломками капитанского кресла. Кровь испачкала белую тунику, хотя я не мог сказать, его это кровь или нет.

Лицо императора искажала гримаса отчаяния и горя, его стенания перемежались рыданиями и пронзительными криками, звучавшими как вой потерянной души. Это странно напоминало брошенный сумасшедший дом, где остался только один обитатель.

– Он умирает? – свирепо спросила Равенна.

– Скоро умрет. – Я указал на мигающий красный огонек сбоку от окна, каким-то чудом переживший разгром. Он означал перегрузку реактора, хотя вокруг него не было кольца, которое указывало бы на близкое расплавление.

– Тогда зачем мы теряем время?

– Не знаю. – По правде говоря, мне было трудно поверить, что эта раздавленная фигура, нечеловечески воющая – император, наш пленитель, мучитель Равенны. Однако это был он. Не узнать это лицо я не мог.

При звуке наших голосов Оросий попытался отпрянуть. Он уставился прямо на нас безумными, расширенными глазами. Глазами, которые были серыми, а не бирюзовыми, я мог различить это даже в темноте.

– Нет! – крикнул император. – Нет! Пожалуйста! Не приближайтесь ко мне! Я нечист!

– Ты хуже, чем нечист, тварь, – процедила Равенна, когда мы встали над ним. Ее кулаки были сжаты, и я на миг подумал, что она набросится на Оросия, такого жалкого и беззащитного. – Ты – мерзость.

– Я знаю, – сказал он голосом скорее испуганного ребенка, чем взрослого мужчины. – Рантас, нет! Вы! – Император попытался отползти, мучительно закашлялся и обессиленно обмяк. – Нет!

Его крик превратился в вой, и я отвернулся, чтобы не видеть искаженного лица.

– Ну и каково тебе? – мрачно спросила Равенна. – Ты думал, я причинила тебе боль, но эта боль должна быть в десять, в сто раз хуже. Во всяком случае, хуже того, что ты чувствовал раньше.

– Значит, это был не сон… Я надеялся… Что это? – Он заворочался, руки и ноги слабо задергались. Потом выставил руку перед лицом, словно защищаясь от нас. – Мама, где ты? Мама, иди сюда!

– Совершенно спятил, – изрекла Равенна с отвращением, смешанным с чем-то еще. Возможно, с удовлетворением, а может, нет. – Теперь он безумец, а не просто выродок.

– Где ты? Почему темно? Я боюсь темноты… но они приходят и запирают меня в темноте, они говорят, что свет – это плохо. Это не плохо, мама, пожалуйста, приди и открой ставни! – продолжал бессвязно бредить император.

– Мама? – повторила Равенна. – Мама?

– Оросий прогнал ее, – тихо объяснил я. – После своей болезни, лет семь или восемь назад.

Мой отец сказал, что болезнь изменила его. Случившись так скоро после смерти Рейнхарда Кантени, она стала концом «Ренессанса Кантени», который казался близким в последние несколько лет царствования Персея. Это в то время перенесся Оросий в своих предсмертных галлюцинациях?