Александр Прозоров - Зубы дракона

Словно услышав приглашение, сбоку прыгнул серо-черный, полосатый шери. Я отбил лезвием в сторону его кривые, как ятаганы, когти и с наслаждением впился зубами в шерстистый затылок. Потом откинул безвольное тело кошкам, и они с готовностью устроили пиршество, дав мне небольшую передышку.

Примерно через полчаса все началось сначала: шери скалились, шипели, грозили лапами и медленно надвигались. Я по мере сил отмахивался, но ольхон каждый раз не доставал цели на сантиметр-два. А потом они кинулись разом.

Первого я нанизал на клинок и перекинул через голову, ухитрившись одновременно пнуть ногой другого, но третий прыгнул прямо на грудь и не впился клыками в горло только потому, что я полетел с ног долой, и шери проскользнул дальше. Мне удалось резануть его лезвием по брюху, но тут ногу пронзила резкая боль. Тело рефлекторно согнуло пополам, какой-то кошке досталось рукоятью ольхона по черепу, а потом я увидел прямо перед глазами длинные сахарные клыки и понял — смерть.

Клыки дернулись в сторону, из пасти хлынула кровь, заливая лицо. Пропала тяжесть с ноги, и я увидел над собой деда Закидона. Рядом с ним работали ольхонами Ирена и Чегай. Кошки дрогнули и шарахнулись назад.

— Есть! — отмахнул Чегай хвост улепетывающей кошке, вогнал ольхон в ножны и повернулся ко мне. — Лунный Дракон, ты так и собираешься валяться весь день?

— Откуда вы взялись?

— Ха! — вскинула голову Ирена, — Тысяча драконов! Не могли же мы бросить тебя здесь одного!

— Вовремя… — я чувствовал, что усмешка на моих губах выглядит очень глупо, но стряхнуть ее никак не мог.

— Теперь не скоро кинутся, — подвел итог схватке Закидон, и улыбка сползла сама собой.

Они пришли меня спасти… Отдать жизнь за товарища — это конечно благородно. Но за бандитов?.. А ведь охотники сейчас легко и спокойно уходят к Небесному Городу. Мы невольно взяли их под защиту. Что делать? Мы не можем уйти — шери тут же вцепятся в наши задницы. Мы не можем остаться — умрем от голода и жажды… Во всяком случае дед, Ирена и Чегай точно умрут. Что же делать? Эх, если бы я мог закинуть их на скалы над карнизом…

Хорошо быть умным задним числом. Но покажите мне человека, который ни разу в жизни не пробовал ломиться в открытую дверь!

— Боже мой, какой я идиот!

— Что? — повернулся ко мне дед.

— Полный кретин, — повторил я, присел у скальной стены и вгрызся в холодный шершавый камень. Потом укусил немного выше, потом на уровне лица, а потом стал медленно подниматься по лестнице из мелких углублений.

До изломанного скалами, уступами и щелями, словно сморщившегося от старости, откоса было метров десять. Я поднялся минут за двадцать и присел на выступе скалы. Заречане наблюдали с отвисшей челюстью, пока дед не спохватился и не заорал:

— Чего вытаращились?! А ну наверх!

Первым поднялся Чегай, за ним Ирена. Дед хотел прикрывать отход, но этого не потребовалось: шери предпочли опасностям атаки возможность спокойно подъесть павших друзей.

У меня появилось обезьянье желание покидаться в кошек камнями, но дед расхолаживаться не дал:

— Наверх, наверх. Полдня уже прошло. Здесь за камни цепляться можно, не упадешь… Но ночевать не остановишься. Надо подняться выше. Там, где гора белеть начинает, она более пологая.

Спорить никто не стал — откос на этой высоте был изъеден, как грань египетской пирамиды, но места на многочисленных уступах могло хватить только присесть — спать не ляжешь.

Карабкаться по этому каменному подобию стремянки было несложно, но утомительно: представьте себе лесенку высотою почти в километр, и со ступеньками в полметра каждая. Увидев такую цифру на бумаге можно подумать, что уж за час всяко заберешься, однако реально уже минут через десять язык вываливается и повисает на плече.

Солнце испускало свой жар по ту сторону горы, и, с одной стороны, это было хорошо — мы и так дышали как ездовые собаки — но с другой… Ветер становился заметно прохладнее, изо рта давно валил пар, и при наших костюмах, очень похожих на пляжные, да при том, что все мы обливались потом, первый же привал мог кончиться всеобщим воспалением легких — продуло бы навылет.

Не знаю, самообман это, или нет, но склон постепенно действительно становился более пологим: этак градусов шестьдесят после семидесяти. Руки и ноги болели, словно вагон угля разгружать пришлось, под ребрами пульсировала острая боль. В голове появилась предательская мысль: «Лучше бы внизу остались — уже ничего бы не болело…» Во рту пересохло, как в пустыне Сахара. Тут склон внезапно изменил наклон градусов до сорока пяти, и тут же послышался голос деда: