Мария Галина - Бард

– Никто? - Фома вытер нос рукой. - А если я спою вам, чтобы вы не воевали?

– Бард поет о подвигах, - сказал Элата. - Он поет о войне, о горячей крови, о храбрости друга, о доблести врага. А иначе какой же он бард?

Элата был очень горд. Это его гнездо нашло барда, хотя бы и среди проклятых белоруких, а значит, будет славный бой, и остальные признают его, Элаты, первенство. Уже два гнезда присоединились к ним.

Получается, что, когда Фома мечтал о том, как вырастет и станет героем-разведчиком, вроде Леонида-истребителя, и будет пробираться по плавням, по их затокам и рукавам, кэлпи тоже мечтали о том, чтобы красться по затокам и рукавам и убивать людей? Получается, его правда равна их правде? Как это может быть? И значит ли это, подумал он вдруг, значит ли это, что кэлпи тоже не совсем взрослые?

– Зачем вы вообще воюете с нами? - попробовал он подойти с другой стороны.

На уроках истории Хромоножка говорил, что люди прежде воевали друг с другом. Казалось бы, должно быть наоборот - ведь земли тогда хватало на всех, но Хромоножка говорил, что люди научились жить в мире, только когда их осталось очень мало. Потому что им пришлось сотрудничать, чтобы вместе добывать уголь, железо и нефть. Может быть, теперь кэлпи не воюют друг с другом, потому что их тоже осталось мало. А может быть, подумал Фома, люди теперь не воюют с людьми, потому что появились кэлпи?

– Люди убивают нас, - сказал Элата, - они травят нашу воду. Они втыкают железо в заповедные острова. Они ставят мины в протоках. Глушат нашу рыбу. Ловят нашу птицу. Они убили наших бардов.

– Людей мало, Элата, - повторил Фома то, что думал.

– Нас теперь тоже мало, - сказал Элата.

Он достал откуда-то аккуратно обмотанный куском зеленой материи карабин и деловито щелкнул магазином. Фома молча глядел на него, потом спросил:

– Что ты делаешь, Элата?

– Иду на войну, - сказал Элата. - Наше гнездо первое догадалось, что можно воевать, как вы. Машинками. Железом.

Он искоса поглядел на Фому.

– Люди думают, мы боимся железа. Не можем дотронуться до него… Мы боимся вовсе не железа, Фома. Мы боялись ваших машин, потому что они лишали нас чести. Но мы учимся, Фома. И благодаря этому теперь у нас есть бард. Видишь эту железку, Фома? А теперь смотри, я откладываю ее в сторону. Потому что если мы будем воевать машинами и железом, нам не нужен бард. Бард нужен тем, кто слаб, чтобы они стали сильными. Бард нужен тем, кого мало, тем, кто воюет против множества. Бард нужен, чтобы петь о подвигах, а разве нападать превосходящими силами - подвиг? Но если ты не пойдешь с нами, я возьму железку. И не только ее одну, Фома. У нас много оружия, которым можно воевать нечестно.

Он вновь нагнулся и порылся в ворохе оружия.

– Вот, - сказал он, - стрелы. Они вымазаны ядом ремнезубки. Мы не можем идти с голыми руками против ваших ружей, Фома, но ради тебя мы пощадим врага. А ты потом споешь об этом песню. Как прекрасно, храбро мы воевали, как благородно оставляли врага в живых, потому что враг наш храбр и тем выше цена нашей славы. Так вот, бард, яда на наконечнике ровно столько, чтобы человек, раненный этой стрелой, потерял сознание. Заснул.

Он взмахнул рукой, сжимающей стрелу за древко, и потревоженный горячий ночной воздух коснулся холодного лба Фомы.

В прибрежных зарослях возилась тихая ночная птица, в камышах плескалась нутрия. Фома слышал все эти звуки сразу, словно ночь была частью его самого. «Как передать это Элате? - подумал он. - Как рассказать о тихих плавнях, о заводях, о ночном зверье, о ночи, не желающей, чтобы ее тревожили огнем и железом?»

– Ты будешь петь о нашей доблести? - спросил Элата.

Фома молчал.

– Тетра, принеси садок с ремнезубкой, - крикнул Элата в темноту, - пускай наши стрелы несут смерть. Ибо наш бард не идет с нами. Только бери осторожно, она и так раздражена.

– Я пойду с вами, - сказал Фома. - Я буду петь вам… …Свет прожекторов очерчивал черным четкий рисунок скулы Элаты и подвязанные боевым узлом волосы. По черной воде плясали белые отблески. Казалось, из всех цветов остались только белый и черный.

– Тут вы добываете вашу горючую грязь, - сказал Элата. - А мы сейчас сделаем так, чтобы больше вы ее не добывали. По крайней мере, здесь. В этом месте.

Платформа стояла, растопырив ноги-опоры, наблюдательные вышки сверкали огнями прожекторов, словно головы на длинных шеях. Вода вокруг нее была подернута маслянистой пленкой.

Лодки покачивались на вялой зыби, в каждой - кэлпи, у каждого волосы подхвачены боевым узлом, у каждого за спиной копье, у каждого - взведенный самострел, и наконечники стрел вымазаны ядом ремнезубки.