Валерий Вотрин - Последняя чаша гнева

Он метнулся вправо, пропуская луч Канделябра у левого бока, и мощно ударил кулаком в лицо Вольфгангу. Тот покачнулся, и нечто вроде удовлетворения показалось на его разбитом лице. Ноги его сами шагнули назад, к краю выступа: он оказался прямо над отверстым зевом Чаши. На мгновение он застыл на краю, еще более контрастные тени легли на его лицо, и из носа через губы на грудь сбежала тонкая струйка крови. Чойс видел его глаза — они были почти что счастливы.

Губы Чойса раскрылись, и он сам собой, принуждаемый, сам себя ненавидя, вымолвил:

— Испей чашу вина ярости гнева Его.

Он видел, как Вольфганг за мгновение до того, как упасть, усмехнулся, и вдруг жалость к нему с новой силой овладела Чойсом. Медленно падал Вольфганг. Его рука, судорожно описав круг, отпустила Темный Подсвечник, и он скрылся за краем, упав в Чашу. Вольфганг упал следом, отвернувшись от Чойса.

А тот стоял, устремив неподвижный взгляд на то место, где только что был его противник. Затем перевел взгляд на свою руку. Кожа на костяшках пальцев в месте удара была размозжена и сочилась кровью. Только сейчас он почувствовал сильную боль в руке.

Он подошел к краю и взглянул на содержимое Чаши. Так же клокотало и волновалось оно страданиями и болью, и не было видно Вольфганга там. Он посмотрел в сторону. Подсвечник Шин, исполнив свою миссию, исчез, как и предсказывал Иллувеллир.

Сзади послышались шаги, и на площадку вышли Фонсека, Лоу и Шамиссо. Они были встревожены, руки их сжимали мечи. Не заметив Вольфганга, они начали настороженно оглядываться.

— Он уже умер, — чужим голосом проговорил Чойс.

— Умер? — переспросил Фонсека. — Вольфганг умер? — Он не верил ушам своим.

— Он упал в Чашу, — сказал Чойс. Какое-то странное бремя легло на его плечи, придавив к земле. Он медленно поднял руку и сжал ее в кулак.

— Так ты его… кулаком? — Теперь Фонсека не верил уже глазам своим. — Я думал, это Подсвечник, а ты… ты кулаком его…

Он повернулся к остальным, которые тоже застыли в недоумении.

— Он его кулаком, поняли?

Чойс разлепил губы.

— Сефирот, конечно? — спросил он.

Они продолжали недоуменно переглядываться.

— Да, Сефирот, — ответил наконец за всех Фонсека.

— Конечно, Сефирот, — сказал Чойс. — Как же иначе? Конечно, Сефирот. — И тень, необъяснимая для его друзей, пробежала по его лицу.

И вдруг все они, Армстронг Лоу, Ги Шамиссо, Вилибальдо Фонсека, вдруг они тоже почувствовали то бремя, что первым легло на плечи Чойсу.

Но сам он вдруг встрепенулся.

— Не надо, — угрожающе и невнятно закричал он немому своду. — Не надо этого, Господи! Избавь меня от бремени своего! Не забирай имя мое для памяти!

Но молчал свод, и вдруг золотом и лазурью проступили на нем имена их. И было среди них и его имя.

Злом полыхнули его глаза.

— Неверен был твой выбор, — глухо и косноязычно выговорил он. Вперед вдруг выступил Фонсека. Из них всех он первый понял, что произошло с Чойсом.

— Прикажете отправляться в Стодрейм, светлый лендрманн? — спросил он.

Чойс перевел взгляд на него.

— Да, — отрывисто бросил он. — В Стодрейм! Едем же! В Стодрейм!

— Грядет веселье, — проговорил Армстронг Лоу, пророк вне своего отечества.

Среди мертвой тишины внезапно и кликушески зазвучал смех Шамиссо.

«И тогда вопросили в один голос все: „Кто они?“ „Кто они?“ — вопросили в один голос все.

И одни ответили: «Они святые», — и заплакали слезами умиления и почитания.

И ответили другие: «Они колдуны», — и убоялись.

А третьи ответили: «Они — Добро», — и восславили их в веках, ибо навечно улеглись спать мертвые Ботольфинги, и сгорели страшные твари Вольфганга, и небо Тарлтара вновь стало голубым, и навек исчезли Слепцы Судьбы.

И были правы те, последние.

Ибо были Герои Чаши — Добром».

ТАК УТВЕРЖДАЕТ «САГА О ВОЛЬФГАНГЕ И ЭДМУНДЕ»