Андрей Астахов - Ромейский талисман

Антонию было холодно. День был морозный, с Днепра дул пронизывающий ветер, обжигал лицо. Прижимая к груди глиняную чашку с сочивом, завернутую в тряпицу, Антоний прибавил шаг. До келий оставалось идти совсем немного, но и это расстояние еще надо преодолеть. В кельях немногим теплее, чем на дворе, но там, по крайней мере, не будет этого леденящего ветра.

Войдя вовнутрь, Антоний остановился – после белого снега и света на улице мрак в жилых помещениях монахов казался непроглядным. Он поставил чашку с сочивом на камень, долго и усердно дышал на руки, чтобы согреть окоченевшие пальцы. Из носа у него потекло, и паренек утер нос рукавом рясы. Наконец, глаза Антония привыкли к темноте. Подхватив свою ношу, послушник направился к келье отца Константина.

Старик сидел в углу кельи на лежанке, положив непропорционально огромные для иссохших рук ладони с узловатыми пальцами на колени. Антоний вошел с поклоном, перекрестился на иконостас в углу кельи, церемонно поприветствовал старца, но тот будто не видел его. Устав монастыря запрещал монахам разговаривать друг с другом, но Антоний знал, что отцу Константину по причине его почтенного возраста позволены некоторые отступления от устава – например, сидеть и лежать на постели днем, вкушать пищу не в общей трапезной, а у себя в келье. Здесь не так темно, как в кельях прочих монахов, потому что есть окошко. Антоний также знал от монахов, что отец Константин по поручению преподобного игумена писал какую-то книгу и теперь относился к старику с благоговейным трепетом. Никогда в своей жизни Антоний не встречал человека, способного писать книги – такой человек в представлении юноши был почти равен святым евангелистам. Если не хочет с ним говорить старец Константин, Бог с ним. Значит, так ему угодно.

– Отец игумен тебе сочива прислал, – не поднимая глаз, сказал Антоний, поставил перед стариком чашку.

– Воскресенье ныне, сочельник крещенский, – медленно, с одышкой произнес старик, но на чашку даже не посмотрел.

Антоний решился, встал перед старцем на колени и попросил:

– Благослови, отче.

– Я не святой, сынок. Встань. У отца-игумена проси благословления.

– Как же не святой! – Антоний замотал головой. – Бона Господь какую долгую жизнь тебе дал!

– Жизнь? Может, и долгая она. Да только несчастливая. С той поры, как князь Игорь Старый свадьбу свою сыграл, не было в моей жизни ни дня счастья.

– О чем ты, отче?

– Присядь, отрок, послушай, – Константин так посмотрел на молодого послушника, что Антоний вздрогнул. Старик напомнил ему святых угодников с греческих икон в Пресвято-Богородицкой церкви. Весь белоснежно-седой, борода до пояса, волосы до середины груди, в лице не кровинки, а глаза серые, грозовые, как у Ильи-Громовержца. Если что и исполнено жизни в этом столетнем старце, так это глаза. Под таким взглядом о вечном хочется думать. – Чую я, последний ты, с кем в этой жизни говорить я буду.

– Что ты! – Антоний перекрестился. – Грех и думать такое.

– Грех, не грех, а жизнь из меня уходит. Сегодня впервые за двадцать один год не мог встать утром, помолиться. Ноги у меня отказали. Тебя как зовут?

– Антоний.

– То имя христианское. А отец с матерью как называли?

– В язычестве-то? Колюта. Только грешно оно, языческое имя свое помнить.

– Разве? Грешно ли помнить имя, которым отец с матерью тебя нарекли? Я вот помню. Некрасом меня звали. И большую часть жизни прожил я в язычестве. Лишь когда пятьдесят четыре года мне исполнилось, принял я святую веру Христову. Вместе с ней принял. Она и имя мне выбрала, в честь крестника своего, ромейского императора Константина Леонида. Она тогда крестилась, чтобы от власти Мары избавиться. Кровь волчья в ней проснулась.

– В ком, отче? – Антоний осмелился коснуться сухой руки старика.

– В ней, в дочери Волка. Я видел, как постепенно просыпается в ней голос крови. Сначала в Корчеве это заметил, когда хазар там осадили. Она, не Игорь, тогда войском командовала. Увидел я ее глаза в день последнего приступа – и страх меня объял великий. Варяги Асмуда ворота Корчева тараном да секирами разнесли в щепы, и хазары решили пощады просить. Стариков прислали молить о милосердии. А она сказала: «Убить всех!» И добавила: «За тебя, Давидушка! За тебя, Воршенька! За тебя, Ивка!» Хазар ненавидела люто, крови их жаждала, аки волчица ненасытная, – ненавидела за то зло, что они ей и всей земле нашей причинили. Велела убивать, и воины ее резали хазар без жалости. И я убивал, чтобы угодить ей…