Андрей Астахов - Ромейский талисман

Я долго ждал, когда наступит этот день – двенадцатый день месяца просинца, [1]года 6499 от сотворения мира, или, от Рождения Христова, года 990. В это утро мне, смиренному иноку Константину, в язычестве Некрасу, исполнилось сто лет. Неведомо, за какие заслуги Господь даровал мне долгую жизнь, хотя и чудеса языческие сыграли в этом немалую роль – о том я поведаю дальше. Но сегодняшний день знаменателен для меня и по другой причине. Вчера я закончил повесть, которую писал с позапрошлогоднего Крещения изо дня в день. Ибо я последний из живущих, кто помнит времена славного князя Хельгера Вещего, победителя хазар, венгров и ромеев, и в своей повести я рассказываю о тех далеких днях. Но не о Хельгере мой труд. Другой летописец опишет дела отважного и жестокого преемника Рюрика. Моя книга о той, которая стала первой женщиной, правившей этой землей, и первой святой, просиявшей в ней. Эта книга – об Ольге.

Много дней и ночей я провел с пером в руке, припоминая и описывая те удивительные, уму человеческому непостижимые события, которые мне пришлось пережить в те далекие дни, когда Ольга еще не была женой Ингвара, полагаемого всеми за сына Рюрика великого князя киевского, а всего лишь простой девушкой из псковской земли. По совести сказать, неведома мне была тогда тайна ее рождения. Теперь подошло время поведать о тех событиях миру. Хвала Господу, разум мой, несмотря на прожитые годы, сохранил свою ясность, и я могу ныне вспомнить все, что случилось в лето 905 от Рождества Христова, в то благословенное время, когда мне было всего пятнадцать лет от роду, а Ольге – шестнадцать. Вспомнить и перенести на листы харатьи, чтобы сохранилась правда, когда меня не станет.

Этой ночью я видел сон, который еще раз убедил меня, что я правильно поступил, решившись написать повесть о юности Ольги. Приснилось мне, будто я снова оказался в своей родной деревне Выбуты близ Пскова и стою на берегу речки, которая впадает в реку Великую и которую мы называли Змейкой. И недалече от меня – узкий деревянный мостик, под которым мы в детстве любили прятаться и в сыром полумраке рассказывать друг другу дивные истории о мавках и лесных духах. И будто бы на дворе лето, и согретые солнцем луга по берегам Змейки пестреют цветами, и птицы поют в ракитнике так весело и звонко, что хочется петь вместе с ними. И вижу я, как по противоположному берегу Змейки бежит девушка в холщовой тунике, босая, с распущенными волосами, светлыми и мягкими, будто трепаный лен. Стройная, тоненькая, загорелая. И глаза у нее не голубые, не серые, как у прочих девушек в нашей деревне, но медово-золотистые, янтарные, будто сам Ярила живет в них.

– Некрасушка! – Она смеется и машет мне рукой. – Некрасушка!

– Олюшка! – кричу я ей в ответ, и на душе у меня внезапно становится легко и хорошо. – Хорошая моя! Как же давно я тебя не видал!

– Ой, давно! – Она снова смеется, всплеснув руками, смотрит на меня ласково и нежно. – А ты так изменился, тебя и не узнать!

– Зато ты все та же. Поверить в то дивно, какая была, такая и осталась. Ты ли это?

– Вбыль [2]я, – смеется она, и ее звонкий смех разносится над лугом, сливаясь с птичьим пением. – Хороша ли?

– Как хороша! Я ведь до сих пор только тебя люблю.

– Я знаю. Некрасушка, хороший мой, я ведь скучаю без тебя…

Я со слезами на глазах бегу к мостику, чтобы перейти на другую сторону речки, чтобы прижать к груди свою ненаглядную и заглянуть в ее удивительные глаза, искрящиеся солнечным огнем, но только исчезает мой золотой летний сон, и я просыпаюсь, и вижу свою келью, теплый огонек лампадки под святыми иконами и маленькое окошко, за которым чернеет студеная зимняя ночь. Я снова остаюсь наедине со своей старостью, недугами и воспоминаниями.

Знаю я, что сон сей – вещий. Уже немного мне осталось ждать, скоро раб Божий Константин окончит свое земное поприще, пройдет по Калинову мосту и встретится с той, кого любил все эти долгие годы, чтобы уже никогда не разлучаться. Вместе с Ольгой я принял веру в Иисуса Христа, а как почила она двадцать и один год тому назад, ушел от мирской суеты в эту обитель, первую в этой земле, и стал иноком Константином. Есть ли в моей любви что-нибудь греховное? Того не знаю. Может статься, придется мне ответить за нее перед Господом в Судный день. Не в любви моя вина, а в том, что до сего дня, верный когда-то принятой клятве, никому не рассказал я об этой любви.