"А если я буду держать снег в руках? Но не на ветру, а в повозке? Он ведь растает? Но как я заберусь в повозку с занятыми руками? Ладно, как-нибудь… – она вздохнула, поджала губы. Оставалась лишь одна проблема. – Только пусть сначала Эржи выйдет из повозки. Не хочу, чтобы там кто-то был, когда… Когда буду мечтать…" А та все не появлялась и не появлялась.
Шло время. Рамир уже начала волноваться, нервничать.
"Ну что она там?" – это было не только нетерпение, но и страх, ведь нынешнее утро не бесконечно, более того, оно очень скоро закончится. Вон, солнце уже близится к зениту. И едва тени исчезнут…
Она кусала губы, с силой стискивая пальцы, готовая сорваться с места в любой момент, как только…
"Нет! Я не могу больше ждать! Уж лучше разделенная мечта, чем никакой!" Рамир, сложив ладони чашей, подставила их под снежный поток, позволив белым хлопьям, медленно кружа, складываться одна к другой, не тая.
Это зрелище завораживало и успокаивало, заставляло забыть обо всем, ничего не видеть, не замечать. Напала зевота, глаза начали сами закрываться, казалось, еще несколько мгновений и она заснула бы прямо на ходу.
Но тут до ее слуха донесся шорох, развеявший дымку дремы. Оторвав взгляд от ладоней, Рамир увидела, что полог их повозки отдернулся и Эржи соскользнула в снег. На ее лице застыло выражение блаженства, но движения уже стали осмысленно резки – она знала, к чему стремиться, а, еще не столкнувшись с первым разочарованием, была готова сделать все, чтобы достичь своей столь желанной цели.
В то же время она явно сторонилась всех остальных, словно, увидев свое отражение в их глазах, могла потерять ту нить, которая должна была привести ее в будущее.
Впрочем, никто вокруг и не обратил на нее внимания. Никто, кроме Рамир, а у той не было времени, чтобы думать о спутнице, тем более пытаться ее расспросить. Она была занята другой заботой – своей собственной мечтой, стремилась увидеть ее, боялась, что кто-то опередит ее, что чудесная пора минует, так и не подарив ей миг чуда.
Рамир, заботясь лишь о том, чтобы не растерять снежинки, бросилась к повозке, забралась в нее и лишь в полумгле жаркого чрева перевела дух. Приблизившись к огненной лампе, рабыня замерла, ожидая, когда, наконец, холодные белые перья обернутся прозрачной водой.
Бывало, что она боялась пламени, бывало – не замечала его, принимая за нечто неизменное, словно вечная дорога и покачивание повозки. Но чтобы любила, чтобы молила гореть ярче и жарче – это случилось впервые.
А снег таял. И в ее ладонях уже подрагивала, билась в такт с ее сердцем маленькая лужица. Влаги было так мало, что Рамир даже испугалась, душа дрогнула:
"Ее не хватит! Ну вот!"
Но тут…
Ей вдруг показалось, что от воды исходит какое-то свечение – бледное, неровное.
Оно проникло под кожу теплом, растеклось невидимой влагой, магической негой по всему телу, заполнив, заворожив. И Рамир потеряла власть над своими поступками.
Все происходило независимо от нее, внемля не разуму, не сознанию, а чему-то иному, спавшему до этого мгновения в самом сокровенном, самом дальнем уголке души.
Она наклонила руки, позволяя талой воде перетечь в левую ладонь, затем медленно склонилась над полупрозрачным, полузеркальным пологом. Линии ладони – тоненькие еле заметные черточки, теперь, напившись чудесной влаги, стали четкими, как никогда, сливаясь в какой-то знак.
Рамир была не сильна в чтении. Пока она была маленькой, Фейр пыталась научить ее символам и даже заставила заучить больше трех десятков. Но хозяева всегда считали подобное знание лишним для рабыни. Книг в их повозке не было, как и бумаги, и чернил. Все, что она могла – это чертить знаки пальцем на снегу в те редкие дни, когда караван стоял под куполом. Со временем многое забылось за работой, какими-то заботами… Однако, все же, наверно, сохранилось где-то в глубинах памяти. Пусть с трудом, но Рамир узнала знак на своей ладони, знак, который пересекал ее отражение в зеркале водной глади.
"Семья", – прочла она.
Рамир замерла, растерянная, плохо понимая происходившее, вернее, совсем ничего не понимавшая. Хотя…
"А что тут понимать? Разве не об этом я мечтаю? О супруге, детях, лампе с огненной водой… – она вздохнула с задумчивой грустью. – Своей собственной жизни…" Ей всегда было больно думать об этом, потому что всякий раз разум напоминал: – "Перестань, дурочка. Это невозможно. А раз так… Зачем идти навстречу потерям, которые тяжелее нынешней пустоты?" Но на этот раз зачарованный разум молчал. И она продолжала:
Читать дальше