Елена Прудникова - Мост через огненную реку

– Это обязательно? – поморщился Энтони, вспомнив «рыцарей первого круга».

Монтазьен вздохнул.

– Увы… Коль скоро мы связались с этой публикой, приходится им угождать.

– В любом случае участвовать в «избавлении от запретов» я не намерен. Даже ради короны.

– О чем речь! – воскликнул герцог. – Вам совсем не нужно участвовать даже в мистерии, достаточно присутствовать, и все. А когда начнется всякая мерзость… – он тоже поморщился, – я и сам уйду.

Энтони вздохнул и пошел с Монтазьеном. Теодора не звали, но цыган тоже отправился с ними.

Мистерия оказалась похожей на ту, что Бейсингем уже видел – такие же непонятные песни, то заунывные, то истеричные, танцы с факелами. Время от времени все с воплем устремлялись к столу в середине зала, тому, что с кольцами, наклоняя факелы так, что пламя едва не касалось поверхности. Энтони передернуло.

– Так и кажется, что здесь привязан какой-нибудь несчастный пленник…

– Этот стол предназначен для других целей. Из людей здесь будете лежать только вы, герцог, – накануне Великой Ночи.

– Надеюсь, не привязанным? – Энтони вспомнил Тейн, и ему стало как-то неуютно.

– Ну что вы, – засмеялся Монтазьен. – Кольца не имеют отношения ни к нашей церкви, ни к Аркенайну. Вы должны знать, что здесь гнездились сначала бароны, потом разбойники – кто-нибудь из них, я думаю, и наградил стол этим украшением. Надеюсь, вы и так будете лежать тихо. Главная трудность в другом – не рассмеяться…

Энтони проскучал около часа и, едва общество дошло до того момента, когда экстаз превращается в исступление, незаметно удалился. С тех пор он каждый вечер приходил сюда, а на пятый день, чувствуя себя полным идиотом, растянулся на холодном столе. Из этого положения зал казался совсем другим – пляшущие огни, мечущиеся тени на стенах – и Энтони невольно проникся атмосферой мистерии, даже на какое-то мгновение почувствовал себя пленником, на обнаженной груди которого уже лежит жертвенный нож, но потом посмотрел на хорошо знакомые лица вокруг и закусил губу: прав был Монтазьен. Самое трудное во всем этом – не рассмеяться.

Когда они возвращались в покои, Теодор вдруг остановился, издав удивленное восклицание: к кольцу в стене, возле двери, была привязана черная лента, конец которой уходил за поворот коридора.

– Это еще что?

– О! – лукаво засмеялся Энтони. – Этот ритуал мне даже нравится, в отличие от дурацких мистерий. Погоди, погоди. Не сейчас. Поужинаем, и я все тебе расскажу.

После ужина они сидели в гостиной. Энтони был возбужден и весел, прямо как девица перед первым балом, то и дело вскакивал и мерил шагами комнату.

– Артона, – наконец, сказал он, – выйди в коридор. Факелы погасили?

– Погасили, – отрапортовал, вернувшись, капрал. – Темно, как у кобылы в заднице.

– Ну вот… А теперь слушай, Терри, – Энтони принялся раздеваться, сбросил рубашку и снова заходил по комнате. – Обещал – рассказываю. Будет это так. Сейчас я надену вот это… – он кивнул на брошенную на спинку дивана черную хламиду – не то балахон, не то пеньюар. – Потом выйду отсюда, босой, возьмусь за ленту и пойду по ней – заметь, в кромешной тьме – до тех пор, пока не дойду до королевы. Самое главное – не опрокинуть кубки с вином, стоящие у изголовья. Винцо я знаю – это, скажу тебе, вещь! Всякое соображение теряешь. И вот так, во тьме кромешной, под вой ветра в слуховых раковинах, все и произойдет…

– Любопытно! – хмыкнул Гален. – А она тоже соображение теряет, или только ты?

– В прошлый раз – еще как! – засмеялся Энтони.

– Любопытно, – повторил цыган, прикрыв глаза тяжелыми веками.

Энтони стало не по себе.

– Терри, клянусь! Если б я мог, я бы с радостью уступил тебе место. Не нужна она мне, поверь! Если потом, когда она сделает все, что надо, у тебя получится – я слова не скажу!

– Да, конечно, – кивнул Теодор.

…В последнее мгновение перед тем, как потерять сознание, Бейсингем решил, что на них обвалился потолок. А что еще он мог подумать?

…Там, наверху, оказалось звездное небо. Энтони увидел его, когда, после долгих усилий, все же сумел повернуться на спину. Сначала он лежал лицом вниз, уткнувшись носом в грубое сукно, под которым были камни – очень жесткие и неудобные. Потом ухитрился повернуться и тут же пожалел об этом – лежать на связанных руках оказалось еще хуже. Связан он быт на совесть, по рукам и ногам, – не туго, но мастерски, не вывернешься. Полностью одет, но кто и когда его одевал, а главное – зачем? Голова – как большой дубовый сундук с тупыми ребрами. Он мог бы еще что-то понять, если бы оказался в кромешной тьме каземата – но над ним, вне всякого сомнения, было ночное звездное небо, лицо холодил ветерок… да и вообще холодно, майская ночь – не лучшее время, чтобы валяться на камнях.