Петр Верещагин - Мара

– А цветы как же? – Мара вертит в руке обломок серого цветка.

– Они под водой растут, и за ними, если по-хорошему, нырять надо. Это Лин и Кау, и не тут, а на дальнем конце острова, там глубина и цветов, говорят, больше. Но их ведь так просто не сорвешь, срезать надо, нужны ножи и чтобы сил хватило. Я вырасту, тоже буду так, сейчас еще не могу.

– Давай научу, – предлагает Мара.

И мы весь день играем в волнах. Мара ныряет глубже и дольше остается на дне, у меня пока не получается дышать так, как надо.

Потом мы просто отдыхаем на сползающем в море хвосте Чайки. На скалу нам не разрешают забираться; когда Ни рядом, я бы и не лезла. А Мара не проболтается.

Спиной к закату, она расчесывает волосы и заплетает косы. Красные лучи сквозь бледное золото. Красиво.

– Завтра будет буря, – смотрю я на облачную гряду, окрашенную кровью солнца.

– Да, завтра меня не отпустят, – говорит Мара. – Сестра играет, а работу надо делать, значит, меня и приставят…

– Сюда лучше не приходить в бурю. Сверху только смотреть, только надо закутаться по уши… дома, и то холодрыга, когда такой ветер.

– Не, у нас не холодно… я спрашивала – сказали, завтра будет не до гостей, а так, если я хочу, могу привести подружку. Так что как-нибудь покажу тебе наш дом.

– А я тебе – наш, – киваю я. – Ты приходи, правда.

– Приду. Но не завтра.

И не послезавтра, и не через день. Буря рушится на берег рано утром, и солнце словно забывает взойти, скрываясь за комковатым одеялом туч; ветер даже почти теплый, но такой сильный, что несколько крыш сносит, а у старой У нди полстены опрокидывает. Всем миром помогаем чинить дома. Я прибираюсь у Унди и в награду получаю целую плошку ягод в меду; несколько штук прячу и отношу домой малышке Ни, и та на седьмом небе от счастья.

Только через четыре дня ветер и волны успокаиваются. Лодочники, и папа с ними, уходят на промысел. Меня с привычной корзинкой снова отправляют за ракушками; рыба-то будет, но потом, а сейчас все запасы подъедены после бури, ужинать нечем, а мама не любит, когда в кладовой совсем ничего нет. Она говорит: лучше два-три дня с невкусной похлебкой, зато твердо знать, что если опять налетит такая вот непогода – с голоду семья не помрет.

Я не спорю. Пусть ракушки, если нужно.

Зато увижусь с Марой, если ее наконец отпустят.

Мара появляется лишь к вечеру. Как всегда, незаметно.

– Ух, еле выбралась. Много дел.

– Ага, у нас тоже, – рассказываю.

Играть неохота, обе устали. Просто плаваем, лежим на песке и смотрим на облака.

Мара опять жалуется на сестру: та совсем нос задрала, я, мол, самая лучшая, и вообще все вы тут неумехи бестолковые, одна я дело разумею.

Мы прощаемся, я ухожу, оглядываясь на море; Мара сидит на крыле Чайки, заплетая косы. Потом, когда я поднимаюсь и смотрю с самого верха, ее уже нет.

Дома все по-старому. Все ракушки сегодня неправильные, похлебка привычная – жидкая, желтая с зеленым. Фу. Только что горячая, так бы в рот не взяла. Папа на промысле, раньше завтрашнего вечера не вернется.

Ни капризничает, ей невкусно. Чтобы утешить малышку, рассказываю ей сказку о золотой девочке, которая живет на берегу верхнего моря и появляется на нашей отмели только в полдень, чтобы поиграть с Послушной Ни в прятки и догонялки. Сестренка радостно сопит и засыпает.

Я знаю, что она увидит во сне.

То же, что и я.

Утром я сбегаю на берег еще до завтрака. Подхожу к скале-Чайке, оглядываюсь – никого.

Солнце едва-едва выглядывает из-за обрыва, под скалой еще холодно. Взбираюсь на правое крыло Чайки, на хребет, на склоненную голову. Застываю, жмурясь на краешек золотого диска. Солнечная дорожка начинается у моих ног.

Делаю шаг, другой, третий.

Вот здесь и живет семья Мары.

Дверь-плетенка из лозы. Тихо скребусь, потом открываю. Никого.

Прохожу чуть дальше.

Высокая, с синими-синими глазами и волосами как полдневное солнце, сестра Мары смотрит на меня с немым вопросом: ты еще тут откуда взялась?

– Я постучалась, никто не ответил; было открыто, я вошла.

– Ну если вошла… – Она не ходит, а плывет, стелется, облачная кайма длинного платья сметает с пола незримые пылинки. – Мары еще нет, она пока занята – но ведь ты подождешь, правда?

– Но…

– Нет-нет, ты нисколько не помешаешь. Нечасто ко мне захотят такие гости.

Она придвигает овальную доску, хитро расчерченную дугами и косыми линиями, достает мешочек и высыпает много-много синих пластин и черных пирамидок, а еще три красиво вырезанных лодочки, точно как те, на которых папа плавает, только эти с мой мизинец.