Хоуп Миррлиз - Луд-Туманный

Иные доверчивы и словоохотливы и с радостью сообщают свою уникальную тайну всем же лающим – напрасно! Ибо будут ли они кричать о ней с рыночной площади или шептать языком музыки и поэзии, в любом случае то, что они говорят, никогда не соответствует тому, что они знают. Они подобны привидениям, владеющим посланием чрезвычайной важности, но могущим лишь греметь цепями и невнятно бормотать.

Таковы два племени. Граждане Луда-Туманного, к какому из них принадлежите вы? Ни к какому! Ибо вы не безмятежны, не величественны и не молчаливы, не беспокойны, не страстны и не трагичны.

Я не мог превратить вас в деревья, но я надеялся, что смогу превратить вас в людей.

Я исцелял ваши тела, мне хотелось сделать то же и с вашими душами. – Хитровэн прервал свою речь, чтобы утереть пот со лба, очевидно, эта речь требовала от него больших усилий. Потом он снова заговорил, и голос его странно звенел от внутреннего волнения. – Есть страна, где не светят ни Солнце, ни Луна, где птицы – это мечты, а Звезды – видения, где вместо бессмертных цветов расцветают мысли о смерти. В этой стране произрастают фрукты, сок которых иногда вызывает безумие, а иногда – мужество, ибо эти фрукты несут в себе вкус жизни и смерти, а это пища, достойная души человека. Недавно вы обнаружили, что годами я помогал незаконно поставлять эти фрукты в Доримар. Фермер Бормоти хотел лишить вас этих фруктов, поэтому я прописал ему ягоды милосердной смерти.

Такое признание своей вины вызвало новый взрыв эмоций на галерке, стали слышны выкрики: «Не верьте ему!», «Не думай о смерти, доктор!» – и тому подобное.

Страже пришлось вывести нескольких свирепого вида мужчин, среди которых мастер Амброзий, сидевший на возвышении, узнал матроса Себастьяна Душителя, которого они с мастером Натаниэлем видели в Полях Греммери.

Когда тишина и порядок были восстановлены, Эндимион Хитровэн продолжал:

– Да, я прописал ему ягоды милосердной смерти. Не все ли равно миру, будет он обрабатывать поля пшеницы в Доримаре или поля левкоев за горами? А теперь, господа судьи, я жду вашего приговора. Я признал себя виновным, и вы отправите меня прокатиться на том, что в просторечии называют деревянным конем герцога Обри. Вы будете считать, что отправляете меня туда за то, что я участвовал в убийстве фермера Бормоти. Но, господа судьи, вы близоруки и даже в очках можете читать только крупный и жирный шрифт. Не вы казните меня, но другие – за моральный грех. Во время заключения я много размышлял о своей жизни и пришел к выводу, что согрешил. В чем? Я считал себя хорошим химиком и в своих тиглях мог заставить любое коварное снадобье выдать свой секрет, будь то белый мышьяк, розальгар, сублимат ртути или шпанских мушек. Но какой химик сможет проанализировать моральный грех?

Но я жил не напрасно. Вы отправите меня прокатиться на деревянном коне герцога Обри, и со временем лицемерный доктор будет забыт; забудут и вас, господа судьи. Но Луд-Туманный будет существовать, и Доримар, и внушающая вам ужас страна за горами, и деревья будут продолжать питаться от Земли и от облаков, и ветер будет все так же завывать по ночам, и людям будут сниться сны. И кто знает? Быть может, однажды мой изменчивый жестоко-милосердный хозяин, властелин жизни и смерти, смеха и слез, придет, танцуя по головам своих безмолвных батальонов, чтобы наполнить Доримар неистовой музыкой. Такова, господа судьи, моя защитительная речь.

И он церемонно поклонился в сторону помоста.

Во время его речи судьи все чаще проявляли признаки раздражения и нетерпения. Так не говорят с Законом!

Что касается публики – она разделилась. Какая-то часть слушала с напряженным вниманием, приоткрыв губы, с мечтательным выражением в глазах, словно музыку. Но большинство – даже многие сторонники доктора – чувствовало, что их обманули. Они ожидали, что их герой, виновен он или нет, одурачит судей своей способностью подтасовывать факты и блестящей казуистикой. Вместо этого его речь оказалась туманной и, по их мнению, неприличной, поэтому девушки глупо посмеивались, а молодые люди корчили гримасы, которыми простонародье отвечает на все, по его мнению, оскорбительное и непристойное.

– Ужасно дурной вкус, я бы сказала, – прошептала госпожа Сладкосон госпоже Златораде (золовки, наконец, решили помириться). – Ты всегда говорила, что это низкий и вульгарный тип.

Но вместо ответа госпожа Златорада слегка пожала плечами и еле заметно вздохнула.