Павел Молитвин - Тень императора

Оправдываться перед безусым наглецом у Эвриха не было никакого желания, но оставить его выпад без ответа он тоже не мог. Ежели таких задир время от времени не одергивать, они запросто на шею сядут и много пакостей натворят. Да и собравшихся у костра негоже разочаровывать, ведь даже те из них, кто присоединился к Газахлару по распоряжению императора, начали привыкать, что у арранта всегда сыщется в запасе смешная или поучительная история и слов для разумного ответа он за море искать не поплывет.

— Оправдываться мне перед тобой вроде бы не к чему — невелик кулик, — лениво протянул Эврих, окидывая Серекана нарочито оценивающим взглядом. — Однако ежели ответишь на мой вопрос, так и я скажу, почему не вижу в ловле змей ничего кощунственного.

— Ну спрашивай, — милостиво разрешил юнец, прямо-таки раздуваясь от гордости и не замечая, как Аджам с Хамданом и другие знавшие Эвриха ещё по «Мраморному логову» воины перемигиваются и обмениваются понимающими взглядами.

— Позволь узнать, где, по-твоему, больше клятвопреступников, воров и убийц: в Городе Тысячи Храмов или в здешних лесах?

Серекан был не настолько глуп, чтобы торопиться с ответом, но сидящие у костра и не собирались его дожидаться.

— Конечно, в столице! У нас вор на воре, грабитель на грабителе! Каждый лавочник, каждый трактирщик только о том и мечтает, как бы в чужой кошель руку запустить! — зашумели они, и Эврих с сокрушенным видом покачал головой.

— Да уж, с этим поспорить трудно. Но тогда почему змеи, ежели и впрямь созданы Тахмаангом, дабы карать злодеев, предпочитают жить в этой глуши, а не в Городе Тысячи Храмов?

— Те, которые здесь живут, просто от работы отлынивают! — крикнул кто-то с противоположной стороны костра, и аррант, радуясь вовремя поданной реплике, совершенно серьезно заявил:

— Ну так вот лентяек Гжемп и отлавливает, дабы напомнить другим об их долге!

Хотя Серекан смеялся вместе со всеми, брошенный им на Эвриха взгляд был полон неприкрытой злобы, и аррант подумал, что так вот, невзначай, люди и обзаводятся врагами, однако задерживаться на этой не слишком-то приятной мысли не стал.

— В разных странах — разные обычаи, разные верования. Причем каждый, разумеется, считает свою веру истинной. Если хотите, я расскажу вам легенду о змее и голубке, которую мне не раз доводилось слышать во время путешествия по Вечной Степи.

— Расскажи, расскажи! — раздалось сразу несколько голосов, и Эврих, отхлебнув из протянутой ему чаши, сделанной из половинки кокосового ореха, чуть хмельной, сладковатый напиток, начал рассказ:

— В приморских городах Фухэй, Умуката и Дриза, возведенных на восточном краю Вечной Степи ещё до Последней войны, издавна верили в то, что колокольный звон, предупреждавший горожан о приближении врага, способен также отгонять всевозможную нечисть и нежить. А кое-кого из слуг и приспешников Ночного Пастуха, коего считают тамошние жители прародителем мирового зла, звук колокола может и вовсе лишить жизни. Потому-то вешают в том краю колокола испокон веку не только на вершинах дозорных башен, но и в маленьких деревенских храмах. Кочующие по Вечной Степи скотоводы посмеиваются над верой в очистительную силу колокольного звона, ибо поклоняются другим богам, и все же, разграбляя прибрежные деревни, не осмеливаются разрушать чужие храмы и снимать звонкоголосые колокола. После ухода кочевников разоренные деревни обычно отстраиваются заново, но случается, если большая часть их жителей пала в неравном бою или была угнана лихими людьми в рабство, от богатого селения остается только стоящее на холме святилище, и лишь ветер с моря заставляет иногда висящий на его башне колокол звенеть тихо и печально…

— Этак ты нас всех, чего доброго, разрыдаться заставишь! — прервал Эвриха Жилоиз — приятель Серекана, выделявшийся среди других воинов обилием мускулов и полным отсутствием мозгов. — Ты нам про змея да про голубку сказывай, а не про плачущие колокола!

— Дай срок, будет и про них, — пообещал аррант и, переждав, пока заинтересованные слушатели перестанут шикать на туповатого здоровяка, продолжал:

— Шел как-то берегом моря одинокий путник. Возвращался из плена в родную деревню, и только-то у него добра и было, что похищенный во время бегства от кочевников лук да колчан, в котором с каждым днем становилось все меньше стрел. Даже имени он в плену лишился, получив вместо него кличку — Нань, что значит «добряк».