Изяслав Кацман - Деревянный Меч и Та, Которую Любит Небо

-Я пойду, схожу к реке - сказала Дандальви.

-Хорошо - согласился он - Заодно посмотришь, всё ли тихо.

Дочь ард-дина подошла к берегу реки, скинув сапоги, она прошлёпала босыми ногами по вязкому илу и добралась до камней, торчащих из воды. Усевшись на обкатанный веками валун, девушка опустила измученные, стёртые в кровь, ноги в холодную весеннюю воду. Боль постепенно отпускала. Накатывали оцепенение и усталость. Солнце опускалось всё ниже и ниже, погружаясь в длинные и узкие облака, висевшие на горизонте. А Дандальви всё сидела и смотрела на медленно текущую речную воду, на противоположный, западный, берег, низкий, покрытый густым кустарником, на степь с небольшими рощами деревьев. Даргед уже развёл костёр, из ложбины вкусно пахло кашей, а она всё сидела и смотрела.

"Еда готова, любимая" - раздался голос гиалийца над головой. Дандальви от неожиданности вздрогнула. Тоскливым взором она посмотрел на него, снизу вверх. "Устала?" - участливо спросил Даргед. Девушка молча кивнула головой. Гиалиец неожиданно подхватил её на руки и понёс к костру. Пару раз, перепрыгивая с камня на камень, он едва не упал. Сердце Дандальви в ужасе замирало.

"Сапоги" - сказала дочь ард-дина, когда он опустил её на охапку прошлогодней травы возле огня - "Сапоги на берегу остались". Даргед поднялся и исчез в сумерках. Вскоре он вернулся с сапогами Дандальви.

-Поешь - гиалиец протянул котелок с бобовой кашей. Та принялась нехотя черпать варево деревянной ложкой.

-Устала? - спросил Даргед.

-Да - кивнула девушка - И ноги сбила.

-Ну, это поправимо - сказал гиалиец и склонился над вытянутыми к огню ногами Дандальви, что-то шепча.

Вскоре девушка почувствовала, как отступает боль и уходит усталость. Аппетит вернулся к ней, и котелок был ополовинен в два счёта. Теперь, когда сбитые ноги больше не отдавались болью, а от костра тянуло ласковым теплом, Дандальви стало стыдно за истерики и крики в те дни, когда усталость клонила к земле, а на пятки наступала погоня. Лицо её залило краской, когда она вспомнила, как отказалась идти дальше, а Даргед перекинул её через плечо и полночи тащил на себе, сам едва не падая от усталости. Девушка подняла глаза. Гиалиец смотрел на неё своим обычным загадочным взглядом, в котором было сразу всё: и лёгкая ирония к самому себе и остальному миру, и нежность, и жёсткость, и обещание чего-то, чему нет имени.

-Прости меня, Даговорг - виновато произнесла Дандальви.

-За что? - удивился гиалиец.

-За всё - сказала она - За то, как я вела себя в последние дни. За то, что свалилась тебе на голову. Ведь если бы не я, то тебя бы не стали ловить с такой настойчивостью.

-Не говори глупостей - ласково ответил Даргед - Если бы не ты, я рано или поздно подставил бы свою голову под меч очередного трупоеда, вознамерившегося убить меня. Знала бы, какая пустота и какое одиночество окружало меня до того ночного разговора возле рисюшни, мой маленький Единый Народ. Тебе этого не понять - не знаю, к сожалению, или к счастью.

-Всё равно, прости - преодолевая зевок, сказала Дандальви.

-Хорошо - успокоил её возлюбленный - Если тебе так важно моё прощение, то охотно и даже с радостью прощаю тебе все нанесённые мне обиды, существующие, впрочем, только в твоём воображении.

-Ворг, а кто построил мост через эту речку? - сменила тему девушка, успокоенная словами Даргеда.

-Предки тех, кого вы называете агэнаярами - ответил гиалиец - Недалеко отсюда находилось большое торжище, на которое сходились племена охотников и земледельцев со всего востока нынешней вашей Мидды. Мост позволял людям с западного берега Змеиной реки приходить для торговли.

-А откуда ты это знаешь, ты здесь бывал? - удивилась Дандальви.

-Нет, кроме родного Бидлонта я был в Эсхоре и в западной части Мидды, до Шархела - сказал Даргед, сгребая угли костра в сторону и стеля одеяла на тёплую землю - Зато я знаком с описанием этих мест, сделанным лет двести назад, а также памятью тех, кто бывал здесь раньше.

-Как это? - не поняла дочь ард-дина насчёт памяти.

Гиалиец принялся объяснять, что такое общий разум Единого Народа, как тысячелетиями накапливались знания, которыми мог воспользоваться каждый, достаточно было только ясно представить, что тебе нужно. Получалось плохо - словно слепому объяснять, какого цвета трава. Упомянул он и о письме - потому что память тысячелетий рано или поздно тускнела и стиралась. А перенесение воспоминаний на листы тростниковой бумаги тоже было способом сохранить древние знания, пусть и не столь ярко и ёмко, как прямой памятью, передающейся от разума к разуму, зато надёжнее - один экземпляр рукописи мог погибнуть, но оставались сотни, если не тысячи других.