Александр Кацура - Волшебная реликвия

Вот и сейчас, шагая вслед за друзьями, Валик вспоминал чугун со щами, который мать каждый вечер ставила на стол, а вокруг стола собирались шесть его братьев и сестер. По воскресеньям к щам добавлялся добрый шмат сала или вареная курица, от которой ему обычно доставалась шейка, а если повезет, то и ножка. Валик так явственно почуял аромат вареной курицы, что даже зажмурился. Но на самом деле пахло лошадиным навозом, кислым молоком и солдатским потом. По-прежнему доносился скрип тележных колес, хриплые команды ездовых да редкое позвякивание оружия.

Но чем дальше уходили друзья от родных мест, тем прозрачнее и возвышенней становились их мысли.

Арик думал о том, как усовершенствовать игру «Пятнадцать камушков» так, чтобы довести ее до мощи и глубины шахмат. Для этого надобно увеличить исходное число строк и столбцов игрового поля, ну и, само собой, количество игральных камней. Увеличить как следует, не боясь математических трудностей. Ему казалось, что он уже почти сделал это усовершенствование и получил звание первого гроссмейстера новой игры под названием… Впрочем, нового и звучного названия он пока еще не придумал.

Галик обдумывал военный трактат под предварительным названием «Тактика и стратегия современной войны». Он самонадеянно думал, что нынешние командиры, разного рода выскочки, всерьез в военном деле не разбираются. А он, Галик, помимо некоторых хвастливых сочинений отечественных генералов читал даже «Записки Цезаря», военные мемуары принца Евгения Савойского, а также древний роман о похождениях рыцарей сэра Ланселота и сэра Гавейна. С помощью будущего трактата он надеялся оказаться в главном штабе, произвести впечатление своими тонкими суждениями о способах современного боя и возможностях новейшего оружия, получить звание полковника, а потом, минуя генеральские погоны, сразу маршала. Вот тогда-то он и поможет своим друзьям и сделает их тоже полковниками. Оказавшись полковниками, они мгновенно выйдут в отставку и вернутся в свою родную деревню, где продолжат жизнь привольную и романтичную.

Валик, тяжело вздыхая, вспоминал смешливых деревенских девушек, которые так любили издеваться над ним за то, что он целые дни проводил на сеновале или у реки. Эти несносные девицы громко шептались у него за спиной, неожиданно разражались звонким смехом или вдруг запевали ироническую песенку про никому будто бы не ведомого бездельника. Но он хорошо понимал, какой именно бездельник и шалопай имелся в виду. Он сердился на них. Он тряс тяжеленными кулаками и ворчливо бранился. Ах как глуп, как недальновиден он был. Сейчас он был готов терпеть от них любые насмешки. Пусть даже самые жестокие. Он бы все простил и даже сплел бы для какой-нибудь скромной и милой девушки венок из полевых цветов. Впрочем, теперь у него были деньги – жалованье за его доблестный ратный труд. А с деньгами он стал бы популярен и без венков и песен. Валик даже зажмурился от вставшей перед его глазами картины: он сидит на берегу реки в новой рубашке, а девушки вокруг него водят хоровод. Но увы – сама возможность подобной сцены осталась далеко позади. И с каждым шагом отодвигалась все дальше.

Нашлось и одно воспоминание, общее для троих друзей. В далеком детстве, когда им было лет по семь или восемь, они ушли в лес за грибами и заблудились. Вечер был безлунным, и быстро стемнело. Долго петляли они с полными грибов корзинами по незнакомой чаще, с испугом думая, что придется ночевать в черном глухом лесу. И вдруг за деревьями что-то засветилось, как будто разом вспыхнули десять гнилушек и сто светлячков. Они вышли на поляну и увидели седобородого старика в длинном темном балахоне с капюшоном. От его высокой фигуры лился тихий, спокойный свет. Дети замерли. «Не бойтесь, – сказал старик, – подойдите ко мне, я укажу вам дорогу». Они робко приблизились. «Какие славные у вас лица, – сказал старик, – какие чистые глаза. Какие нетронутые души. Однако жизнь у вас будет нелегкой. Когда вы подрастете, вам дадут оружие и заставят убивать людей. Людей, имен которых вы даже не будете знать. Это тяжкое испытание. Но вы должны остаться честными, и тогда у вас все получится. Вы не нанесете урона тем, кто его не заслужил. А воевать? Что ж, кому-то ведь надо защищать и себя, и своих близких, и родную землю».

Старик высоко поднял руку и провел ею в воздухе сначала сверху вниз, а потом широко от плеча до плеча. Дети следили за тонкими белыми пальцами, собранными в щепоть, за провисшим черным рукавом балахона, и вдруг им стало совсем не страшно. «А сейчас идите и порадуйте собранными боровиками да маслятами своих добрых матушек, которые давно уже волнуются. Ваша деревня вот за этими побелевшими от времени стволами». Старик рукой показал направление. Показал и исчез, а серебряный свет, освещавший убегавшую за огромные белесые стволы тропинку, непостижимым образом остался. Не прошли детишки и ста шагов, как вышли на окраину родной деревни. Серебряный свет к тому времени пропал, зато хорошо был виден огонек в оконце крайней избы.