Отцу Алистеру я ничего не сказал — не время и не место. Доберемся до Парижа — посмотрим. Вдобавок мне слишком многое говорило громкое имя человека, под началом которого нам предстояло выступить.
Густав Мюллер. Инквизитор Густав Мюллер из Вормса.
Правильно сказал древний латинский автор: не начинайте разговоры с незнакомцами — хлопот не оберетесь...
КАНЦОНА ПЕРВАЯ
Париж: Добро пожаловать, господа!
Господи Боже ты мой Всемогущий, неужто это правда? Неужели это я сижу за огромным монументальным сооружением, которому и название «стол» не слишком подходит по причине размеров, за этим бескрайним океаном зеленого сукна, по которому отважно плывут бумажные корабли вверенного мне архивного хозяйства, а за окном шумит блистательный и немолкнущий Париж?
Насчет шума я несколько преувеличил — тихо у нас за окнами, только деревья шелестят. Господам инквизиторам щедро даровали во владение маленькую старую крепость французских королей — Консьержери, «Хранительницу», она стоит в предместье, окруженная идиллическими рощицами-перелесками-деревеньками. Мрачноватое такое здание серого камня, пребывающее в изрядном запустении и небрежении. Дом с башенками, стрельчатыми окнами, решетками, потайными дверями и самой настоящей крепостной стеной, наводящее на мысли о канувшем в Лету блаженной памяти Высоком Средневековье, Меровингах — Каролингах, тамплиерах с их тайнами и заговорами, похищенных красавицах, турнирах, Крестовых походах и еще чем-то таком... зловещем и притягательном, но, увы, невозвратно исчезнувшем.
На замковой арке — глубоко выбитый герб: три лилии. В углах — паутина, в подвалах — позабытые прежними хозяевами и перешедшие к нам бочки вина, в библиотеке — разномастное собрание книг, от рукописных, до нынешних, печатных. В первые же дни нашего пребывания я обнаружил на редкость хорошо сохранившийся томик сочинений небезызвестного Бернара Ги, его знаменитую «Practica Inquisitionis Hereticae Pravitatis» («Практика расследования еретических преступлений»), кою с большой помпой притащил нашему предводителю и немеркнущему духовному светочу — герру Мюллеру, удостоившись сдержанного одобрения. Теперь «Практика» вместе с Библией украшает большой стол в зале трибунала, служа к вящему посрамлению врага рода человеческого и присных его. М-да...
Итак, с весны нынешнего, 1611 года по рождеству Христову, мы обитаем в замке Консьержери. Нас, если не считать прислугу и швейцарских гвардейцев-охранников, пятеро — четверо братьев-доминиканцев составляющих трибунал инквизиции, и я, делопроизводитель, нотариус, библиотекарь, в общем, как выражается отец Алистер, «безответственный секретарь». В нашей маленькой компании, коей доверено дело сохранения Истинной веры во Франции, нет ни одного француза, каковое обстоятельство порой меня весьма забавляет. Один немец, один испанец, двое шотландцев и один валлиец. «Интернациональ», как изящно звучит наименование сего коллоквиума по-французски.
С отцом Алистером и мною благосклонный читатель уже знаком, представим же остальных.
Председателем нунциатуры Консьержери, нашим апостолическим наставником и руководителем Святейший престол, как упоминалось выше, соизволил назначить Его высокопреподобие Густава Мюллера, ранее прославившегося на весь католический мир громкими процессами над еретиками-протестантами в западных областях Священной Римской империи — эдакого образцового седеющего тевтона с рыжей щетиной на лице и мрачным взглядом, при виде коего хотелось немедленно пасть на колени, признаться, покаяться и клятвенно пообещать, что впредь в твоей головушке не заведется ни одной крамольной мысли, ныне и присно, и во веки веков! И аминь! Так?
Позже выяснилось, что образ мышления отца Густава несколько напоминает охотничью повадку разъяренного медведя — «дави, пока противник не запищит и не сдастся», а более всего герр председатель трибунала обожает созерцание тщательно и вдумчиво заполненных документов (при условии, что вести записи их будет кто-нибудь другой, разумеется), и моя привязанность к возне со всяческого рода бумажками оказалась тут как нельзя более к месту. В общем, с отцом Мюллером вполне можно было иметь дело, если держаться от него на почтительном расстоянии и воздерживаться от чрезмерного злословия в его преподобный адрес.
( Приписка на полях: Через неделю осторожного приглядывания и вдумчивых размышлений я напросился на приватную беседу с отцом Мюллером, в ходе которой пришлось приоткрыть завесу тайны над кое-какими моими делишками, а самое главное, признаться в недавнем дезертирстве с поля битвы, где неустанно сражались полчища английских ведьм и Святая Церковь... По окончании аудиенции мне было разрешено и далее вести не слишком добродетельный образ жизни, не забывая при этом смотреть и слушать в оба, занося все свои наблюдения на безотказную бумагу или сообщая о них в устной форме. Обо всем остальном герр Мюллер позаботится лично.
Читать дальше