Азамат Козаев - Ледобой

Последняя поединщица, вдовая Вишеня, молодая баба, потерявшая мужа три года назад, держалась до последнего. Упрямо стиснув зубы, плясала, пока могла. Но яркие зеленые глаза все-таки поблекли, Вишеня сбила дыхание, ноги подогнулись, и она рухнула бы, как подкошенная, не подхвати Сивый на руки. Усадил на лавку, поднес воды. Вишеня долго не хотела сдаваться, не отводила взгляда, дышала и не могла надышаться. Парни вслед за Безродом пошли в пляс, ровно в битву. Только воевали нынче не оттнира – девок, а такой это противник, который непременно должен запросить пощады. А воевода на то и воевода, что всегда и везде первый. За таким хоть в сечу, хоть в веселье!

Доплясывали при светочах. Долго ждали, а теперь остановиться не могли. Того и гляди, рухнут без сил. Вои постарше и то костями гремели, не удержались.

Вишеня отдышалась на лавке, в полутьме влажно блеснули усталостью зеленые глаза. Вдовица без боязни поймала взгляд Безрода и почему-то не отвернулась. Крепко сжала его ладонь, и, еле слышно постанывая, тяжело поднялась. По стенке, не выпуская руки Безрода из крепких пальцев, пошла к порогу. Сивый усмехнулся. В сенцах вдовица забрала свой полушубок, а когда вышли на мороз, Безрод только и спросил:

– Куда?

– В гончарный конец, – выдохнула Вишеня глубоким грудным голосом.

Ее черный вдовий покров, расшитый серебряным узором, мерцал, ровно звезды на чистом ночном небе. Даже рукавиц не надела.

Миновали шорный конец, усмарский, бондарский, а когда вошли в гончарный, Вишеня подвела к дому с расписными ставенками и веселым коньком на крыше. Мочальная грива колыхалась на слабом ветру, будто настоящая. Двор как двор, баня, работная клеть, под навесом сложена поленница, рядом стоит колода, в которую по-хозяйски всажен колун.

– Пришли. – От шепота Вишени у Безрода по спине мурашки поползли, а сердце подхватилось, ровно олень, поднятый с лежки.

– Нет, светец не зажигай, – остановил Сивый хозяйку. – Маслянки хватит.

– Пусть будет маслянка. – Вдовица усадила Безрода на лавку, разула, сложила сапоги под лавку, а Безрод глядел на нее сверху вниз, и нежданное-негаданное тепло растекалось по душе. Сама устала, а все равно суетится, снедь собирает. Из подвала принесла холодного пива, пахучего разносола, мяса, рыбы. Только поставила все на стол, унеслась баню топить.

Сивый сидел и ждал. И хороводом, друг за другом плыли в памяти отчего-то не девицы-красавицы из прошлой жизни – чего только не случалось в походах – а дома, где чувствовал себя уютно и тепло. Вот как теперь. Немного вышло за всю жизнь, сосчитать просто. Хватит пальцев одной руки.

– Истопила. – Такой голос, идущий прямо из души, можно слушать и слушать. Глубокий. Будь этот голос пропастью, дно оказалось бы очень далеко. – Хоть не у реки, зато снега полно.

Сивый подхватил кувшин с холодным пивом и взял хозяйку за руку. Она не упиралась и вовсе не боялась Безрода. А чего бояться? О Сивом по всему городу легенды ходят, чужого никогда не возьмет.

Света в бане было немного. Сивый сунул кувшин молчаливой Вишене, разоблачился и прошел в парную. Разлегся на лавке и спрятал лицо в руки. Времени прошло – бабе унять сердцебиение, неспешно разоблачиться, постоять под дверью и взяться за ручку. Со скрипнувшей дверью, разметав облака пара, внутрь проникло дыхание зимы. Безрод не видел Вишени, лежал на животе, но тихий вздох ужаса услышал. Усмехнулся. Понятное дело, жутко. Наверное, стоит, зажав рот ладонью. Как еще не уронила кувшин?

– Чего замерла?

– Страшный ты.

Сивый не ответил, лишь усмехнулся. Вишеня поставила кувшин, подошла ближе и осторожно взяла Безрода в руки. Мяла, как гончар мнет глину, обдавала паром, умягчала медом, хлестала веником, обливала горячей водой. С ранами обошлась очень бережно. Распарила до того, что капни на Безрода холодной водой – обратилась бы в пар, ровно от каменки. А как выскочил Сивый во двор, да как пал в снег лицом – думал, уснет от блаженства, воспарит, словно невесомая птаха. Все тяготы остались в бане, водою смытые, веничком сбитые.

Будто на крыльях, Сивый вернулся в баню. Вишеня сидела на лавке спиною к порогу, перебросив толстенную косу на грудь. Едва услышала стук двери, едва дохнуло стужей – напряглась. Статная, крепкая, узкая в поясе и крутая в боках.

– Словно к жизни вернула, хозяюшка. – Безрод усмехнулся и положил руки на белые плечи. – Стал чисто малец беспечный, а не боец увечный. По добру и счет, а только пока не зардеешься, как утренняя заря, не выпущу.