Макс Мах - Хозяйка Судьба

«Семь».

И трое из них были людьми (это — три ), одна — Отягощенной злом ( один ), еще одна — зверем (снова один ), две — волшебницами ( два ), и двое — оборотнями (еще раз два ). И еще трое из них были связаны с Карлом узами родства: жена, пусть и не венчанная, дочь и внук. Стало быть, три . А всего семь , хотя 3+1+1+2+2+3 равно двенадцати. Однако их было не двенадцать, а семь , вот в чем дело. Семь спутников и две пары волшебных мечей и кинжалов. Два свидетеля и два ключа. А в итоге, он один . Избранный . Тот, кому по силам открыть Врата.

Тоска стала нестерпимой, но отступить Карл уже не мог. Теперь он мог идти только вперед. До конца. Такова была суть последней дороги.

«Прощай…»

Он ударил клинком Убивца в сияющий изумрудной зеленью камень врат, но монолит принял зачарованную сталь, упруго поддаваясь силе удара, как живая плоть, а не горная порода. И так же точно вошел в «камень» Синистра, и Врата открылись. Вернее, они просто перестали существовать, на глазах превратившись в плотный зеленый туман, в который, качнувшись вслед за своим оружием, невольно вступил Карл.

Шаг, и еще один, третий шаг, и туман внезапно рассеялся. Карл стоял в узком каменном ущелье. Высокие обрывистые стены дикого камня, прямая, как стрела, черная базальтовая тропа, начинающаяся прямо под его ногами и ведущая по дну ущелья к узкой вертикальной трещине устья, за которой виднелась нежная голубизна рассветного неба, два высоких — во всю высоту стен — кроваво-красных граненых обелиска, обозначающих устье ущелья. И все.

Нет, не все.

В ущелье было сумрачно. Карл поднял голову и посмотрел вверх. Отсюда небо, открывавшееся наверху, в узком пространстве почти сходящихся в вышине стен, казалось фиолетовым. Это было небо ночи. А впереди оно было светлым, потому что вскоре должно было подняться солнце.

«Вот и заканчивается ночь Мотты…»

Он обернулся на мгновение, чтобы увидеть, что оставляет за своей спиной, но там снова был всего лишь зеленый монолит закрывшихся Врат.

«Западня».

Но в чем был смысл этой западни? Зачем понадобился он, Карл Ругер, неведомому пауку, соткавшему для него эту сеть.

Выбор , — ответил ему холодный нечеловеческий голос, и Карл резко обернулся.

Слева, там, где только что возносилась ввысь голая обрывистая стена прямо из камня появилось огромное женское лицо. Женщина — или это была богиня? — была красива, но красота ее не радовала глаз, а рождала смутное чувство отторжения. Однако именно эти четко очерченные губы и произнесли, по-видимому, то единственное слово, которое прозвучало, как шепот, но заставило вздрогнуть каменное ущелье.

Выбо р, — сказала она.

Выбор , — вторил ей другой голос, и Карл увидел, как справа от него появляется из скалы еще одно чудовищных размеров лицо.

Это тоже была женщина. И Карл знал, что найти в ее чертах даже малейший изъян не смогло бы и его собственное требовательное к прекрасному художественное чувство. Однако и этой женщиной он любоваться не стал бы. Просто не смог.

Выбор ? — Спросил Карл. — Но что и для чего я должен выбирать ?

Он по-прежнему держал оружие в руках, но сейчас перед лицом таких сил, которые вели с ним разговор, решил, что это излишне. Даже зачарованная сталь оружия иных была по-видимому бессильна против мощи, которой обладают боги Высокого Неба.

Выбор ? — Спросил он, вкладывая Синистру в ножны.

Но что и для чего я должен выбирать ? — Спросил Карл и вдруг увидел, что, сам того не замечая, прошел уже едва ли не треть пути до исполинских обелисков, и стоял теперь там, где черная тропа прерывалась, и начиналась тропа, сложенная из плит снежно-белого мрамора. Когда и как появилась перед ним эта белая тропа, он не знал, но почувствовал, что именно вступив на нее, он совершит нечто настолько ужасное и необратимое, что не мог себе даже вообразить.

«Тропа… Выбор…»

Он снова посмотрел на огромное лицо слева от себя. Холодные глаза выжидающе глядели на него. Не каменные, а живые… Но определить какого они цвета, Карл, как ни странно, не мог.

Выбор, Карл , — сказали глаза, и перед ним неожиданно предстала во всем великолепии виденная им когда-то в доме Игнатия Кузнеца фреска Василия Вастиона. Впрочем, на этот раз, ее не покрывали ни копоть, ни грязь, копившиеся веками, и поэтому, вероятно, краски казались живыми и яркими. Такими живыми и яркими, какими, на самом деле, могут быть только краски жизни…