Джоэл Розенберг - Путь к Эвенору

« Со всеми бывает. — Дракон повернул к нам широкую морду. — Даже с лучшими. Насколько я знаю. Что собираетесь делать? »

— Я — спать, — отозвался я. — В воздухе у меня спать не выходит.

« Это я заметил ».

Энди похлопала себя по животу.

— Я собираюсь что-нибудь съесть, а потом, наверное, тоже посплю. А ты?

Дракон пошел прочь, к главной дороге. Крылья его трепетали.

« На южном пастбище есть предназначенная мне овца. Я голоден ».

Было бы очень мило со стороны Эллегона отойти, чтобы не обдать нас при взлете мусором и пылью. Хотя в данном случае это было бы то же самое, что поливать реку.

« В таком случае... »

Дракон взвился в воздух, кожистые крылья подняли с земли пыль и швырнули ее прямехонько мне в лицо. И мусор тоже.

— Этот мой длинный язык! — сказал я. Энди не ответила.

Часовой у главных ворот открыл нам калитку. Мы отмахнулись от его предложения разбудить встречающих. Я хотел просто взглянуть на жену и детей, а потом найти пустую кровать. А еще лучше — взять чистые одеяла и свернуться в уголке нашей с Кирой комнаты: пусть найдет меня, когда проснется. Без предупреждения в постель к ней я не полезу: это ее расстроит.

Энди тронула меня за плечо.

— Зайди ко мне, когда проснешься. У меня есть одна идея — хочу обсудить с тобой.

Я кивнул, слишком усталый, чтобы спрашивать, что за идея.

Снаружи разгорался рассвет, но в замке всегда темно, пока солнце не вскарабкается повыше — и задолго до того, как оно сядет. Прислуга в этом не виновата. Какой-то бережливый слуга — он же скаредный кретин — убрал все фонари; мне пришлось взять лампу из подсобки при кухне.

Я не верю в безумно хихикающую темноту, но сумрак вроде подсмеивался надо мной, когда я поднимался по лестнице к спальням.

Комната Доранны — рядом с моей и Кириной. На миг я прокрался туда.

В скупом свете масляной лампы моя младшая дочурка лежала под одеялом — свернувшись, как в гнездышке. Я удержался от громкого вздоха, но вот слез удержать не сумел: парочка скатилась-таки по моим щекам. Черт побери, а она, похоже, подросла, пока меня не было. Так много теряешь, уходя в путь, чтобы тебя ни гнало — золото или сталь.

На миг я коснулся ее теплой щеки, и она заворочалась, потом высунула пухлые ручонки и, не просыпаясь, притянула мою ладонь к своему лицу. Пару минут спустя я тихонько высвободил руку.

Боже мой, малышка, как же я скучал по тебе!

Я тихо притворил за собой дверь и пошел в нашу с Кирой комнату. Ручка не поворачивалась; заперто. Отлично: Кира не забывает о безопасности. Я мог бы поспорить на что угодно: потайной ход в комнату рядом по-прежнему загорожен.

Я полез в кошель за своим ключом. Медленно повернул его в замке и мягким толчком открыл тяжелую дверь, надеясь, что петли не заскрипят, и она не проснется.

В мое отсутствие кровать передвинули, а рядом с окном поставили большое зеркало, чтобы первые лучи солнца, отражаясь, падали на подушки и будили спящих.

Очень умно.

Но и предрассветного света мне вполне хватило, чтобы разглядеть лица спящих. Обоих. Моей жены и этого кретина Брена Адахана.

Я не знаю, сколько времени я бездумно простоял там. Мне кажется — долго, но скорее всего — нет.

Я смутно помню, о чем думал — между волнами гнева, ненависти, зависти, стыда и вины.

Я думал что-то о том, что не держусь двойных стандартов, правда, честное слово не держусь, как бы ни мутил мне голову гнев.

Я помню, как до меня дошло, что Кира не выносит не просто прикосновений, а именно прикосновений моей руки, моего тела; они вызывают у нее ассоциации с прошлой жизнью — насилием и рабством.

Чем я такое заслужил? Возможно, и ничем. Ну так что? Кто тебе сказал, будто люди получают лишь то, чего заслуживают?

Помню еще, что — мимолетно — подумал: неплохо было бы вскрыть замок соседней — Адахановой — комнаты и подстеречь его там, когда он будет возвращаться потайным ходом.

И что я уж точно подумал, что стоять в дверях с текущими по лицу слезами — это совершенно без толку; а потому я медленно закрыл дверь и отер щеки. Я повернул ключ уже почти до конца, когда за спиной послышались мягкие шаги.

Прослушал. Плохо.

Я довернул ключ, аккуратно убрал его и повернулся — на носках.

В сероватом свете стояли Эйя и Джейни — бок о бок. Джейни — в тяжелой черной ночной рубахе, стянутой в талии толстым бархатным шнуром. Рубаха была слишком велика ей: подол подметал пол, руки прятались в рукавах. Выглядела она совсем маленькой — слишком маленькой, чтобы вмешивать ее в эти дела.