Дмитрий Тедеев - Бусый Волк

«Летом? Будет ли ещё оно, лето…»

Отрада сидела посреди двора на скамейке, мыкала [43]шерсть. Приглядывала за дочерьми, сновавшими по хозяйству. Немая тётушка Синеока таскала воду, потом появился Итерскел, снова залился жарким румянцем, отобрал ведёрки, взялся таскать сам. Синеока ходила за ним, размахивала руками, словно дом строила. В углу притаился Ульгеш, он еле отделался от маленьких Волчат, норовивших оттереть с него сажу. После бабкиного вразумления Волчата вплотную больше не лезли, разглядывали Ульгеша издали, снедаемые любопытством: а послюнить если, может, всё-таки ототрётся?.. Волчата мешали мономатанцу, не давали сосредоточиться над книгой, извлечённой из котомки, он хмурился, косил на мелюзгу жёлтыми глазищами и вертел в руках что-то вроде кружальца, [44]только очень маленькое, не для плотницкого дела.

«Будет ли ещё оно, лето…»

Несмотря на спокойствие и мужские речи Волков, Бусому упорно лезло на ум одно и то же. Небывалые, кажущиеся неслышимыми Звуки, от которых среди бела дня падает тьма, идут по земле волны, встают дыбом дерновые крыши изб и со стонами расседаются плотно спряженные бревенчатые углы. Хватается за голову, мучительно выгибается Итерскел, кулём падает Синеока, катятся в грязь книга и кружальце Ульгеша… А сквозь тьму, с факелами в руках, визжа своё « И-й-а-а-а-ххха-а-а-р-р-р-ха-а-а-а!.. », верхом несутся Мавутичи…

Бабушка Отрада вытеребила ещё прядку волнистого сероватого пуха, уложила, прижала. Небось не металась, не созывала детей, не оглядывалась в поисках укрытия или лазейки. Спокойно вершила каждодневный женский урок, готовила кудель, непоколебимо уверенная, что кудель эта ей пригодится.

«Тебе скажут, что завтра миру погибель. А ты поди и возьмись колодец копать…»

– Бабушка Отрада, – сказал Бусый. – Мой отец… Ты расскажешь мне про отца?

На разостланную тряпицу лёг ещё один серый клочок.

– Каким он был, когда отцом тебе стал, я бы про то сама кого-нибудь расспросила… А мальцом… мальцом на тебя был очень похож. Я ведь вправду решила, что он это вернулся, пока глаза твои не увидела. Синеглазых у нас немного рождается, вон, тётке твоей даже назвище особое дали. Да… Долго нам с Ратиславом Предок его не давал, как будто испытывал. А родился Иклун, [45]так уж мы любили его, дитятко наше.

«Иклун. Его звали Иклун…»

Бабушка Отрада подозвала одного из внуков:

– Принеси-ка мне…

Мальчик скрылся в доме и скоро вынес нарядную шкатулку. Бусому показалось вначале, что шкатулка была деревянная, украшенная затейливой резьбой, но когда взял в руки, ощутил пальцами обожжённую глину.

– Это – жениховский подарок Ратислава, – улыбнулась былому счастью Отрада. – Он пришёл ко мне из рода Стрижей. Видишь, на крышке себя и меня изобразил.

Бусый и сам уже любовался искусной лепкой, украшавшей крышку шкатулки. Как живая несётся куда-то во всю прыть весёлая молоденькая волчица. Несётся, делая вид, будто вовсе не замечает легко догоняющего её в стремительном полёте острокрылого стрижа. Да только мастеру каким-то непостижимым образом удалось передать, что на самом-то деле нет волчице никакого дела ни до кого, кроме этого юркого летуна. А стриж, тот даже и не пытается скрыть, что творит вдохновенный полёт единственно для своенравной любимой.

Бусый долго рассматривал лепную картинку, поражаясь искусству дедушки Стрижа. Мастеру удалось передать даже движение фигурок. Волчица на крышке в самом деле бежала, а стриж её догонял. Если долго вглядываться не отрываясь, становилось непонятно, как же это стриж так всё и оставался чуть позади…

– Род мужа сидит на берегу Звоницы, в верховьях, над высоким обрывом. В обрыве том стрижиные норки. А в деревне даже тын – глиняный, с фигурками затейливыми…

Отрада опять замолчала, всматриваясь в лицо внука, казавшееся таким знакомым. Искала в нём и с сердечной болью и радостью находила всё новые и новые черты, перенятые мальчишкой от её старшего сына. От мужа…

– Ратислав, пока дома жил, тоже чего только из глины ни делал. Лет в восемь даже крылья себе слепил… Все видели, как он возился, а остановить не додумались, пусть, дескать, забавляется малец, руку набивает. А он и полез с крыльями этими на обрыв. Чтобы прыгнуть оттуда. А потом, значит, как стриж полететь.

– И как?.. Прыгнул?..

Бусый с замиранием сердца ждал ответа. Он сам в те же восемь лет прыгнул первый раз с Белого Яра. Всё повторяется, говорил Горный Кузнец. Вот, значит, что он имел в виду…