Азамат Козаев - Ледобой. Круг

Над пятым хладнокровный путешественник стоял долго. Отошел влево на пару шагов и сапогом наддал что-то круглое, а когда голова встала почти точно по месту – у обрубка шеи – присел, как делал это раньше.

– Ты мучился меньше остальных. Даже не успел понять, что случилось. А клинок… – следопыт положил руку на меч, который «пятый» так и не выпустил, зажав мертвой хваткой, – остался голоден. Не напился крови. Твоя собственная – не в счет.

За кострищем у противоположного края поляны лежали еще трое. Многоименный хозяин Черныша обозрел их с улыбкой.

– Шестой, седьмой и восьмой. Вас убрала она. Она… – усмехнулся и по очереди ощупал черепа, все в каше гниющей плоти. – Не стоит недооценивать противника, даже такого, который заведомо слабее. Дурачье!

Следопыт встал с колен, еще раз обозрел поляну и вперил пронзительный взгляд куда-то в чащу, туда как раз вела еле заметная тропа. Подошел к вороному, легко вскочил в седло и шагом направил по тропе.

Под копытами Черныша гулко трещали сучья, и на каждый звук ночное зверье испуганно верещало. Пернатый народ, поднятый с ветвей, кружил над поляной, но опуститься не решался. Двоих, что лежали, раскинув руки, чуть левее тропы, всадник лишь проводил поворотом головы и даже спешиваться не стал. Только процедил еле слышно: «Девять, десять». Сотней лошадиных шагов дальше следопыт остановил вороного – не встать было невозможно – и с высоты седла оглядел следы быстротечного ночного побоища. Прямо на тропе, сваленные неразборчивым убийцей в кучу, в беспорядке лежали останки одиннадцатого, двенадцатого и тринадцатого. Но вовсе не они вызвали интерес. Пустив Черныша в обход, по краю тропы, всадник подъехал к трупу четырнадцатого, что сидел, привалясь к стволу, и упасть на бок ему мешал нож. Только рукоять торчала из грудины, лезвие длиной в две ладони скрыли гниющая плоть и древесина. Верховой спешился, обошел труп кругом и, встав со стороны лица, присел. Положил на рукоять ножа ладонь и усмехнулся.

– Убит собственным ножом. И болтал, болтал перед смертью как сорока. Уйти ты не мог – перебита нога, – тут у осины и кончился. Четырнадцатый, и последний. Это значит, что здесь мне делать больше нечего.

Ночной следопыт вскочил в седло, пустил жеребца тем же размеренным шагом и, опустив голову на грудь, провалился в сон. Все так же степенно Черныш перебирал мохнатыми ногами, с дороги многоименного волчьего страха во все стороны разбегалась перепуганная живность, и даже наглое воронье, пролетая над всадником, умолкало. Через какое-то время все стихло – угомонились на ветвях птицы, волки опасливо нюхали воздух и косились в сторону, куда ушел всадник, а на тропе и поляне остались обезображенные временем трупы. Догнивать. Ни одна живая тварь, наделенная духом, не подойдет и близко. Что-то сущее, чему нет названия, гнало четвероногих подальше от страшного места. Там напрочь отбивало нюх, слух, и даже медведи скулили, точно котята, в ужасе катаясь по траве.

Не знаю, кто из богов сжалился надо мною, самой распоследней дурой. Ратник? Или бог домашнего очага Цеп? Впрочем, дело не во мне. Еще чего недоставало – в угоду прихоти сумасшедшей бабы закатывать под горку достойного человека! Боги рассудили по-своему, и за это я останусь благодарна им до последнего дыхания. Когда мой меч остервенело пошел вниз, Безрода в тот же миг покинули силы. Истекли, как вода из разбитого кувшина. Сивый закрыл глаза, отпустил сознание и, не выпуская меча, повалился наземь, а между ними – клинком и человеком – пролег тончайший волосок. Как обещала, я насмерть полоснула муженька, но мечу не было суждено отведать его крови. Боги разрешили ударить, но не позволили добить. Так и нашли они землю друг за другом, Безрод и мой меч в нескольких пальцах от его головы. Предчувствуя непоправимое и не в силах остановить удар, я рухнула после замаха на колени, а клинок врубился в истоптанную землю у самой головы беспамятного Сивого.

– Ты гляди, била насмерть, не убила, – вкруговую понеслось по толпе. – Когда такое увидишь?

Как во сне я вертела головой по сторонам, ничего не видела, и даже слышимое до меня не доходило. Кто жив? Кого не убила?

– Кажется, плачет…

– Плачет? Жалеет, что не убила! Как пить дать жалеет! А добить нельзя – уклад не велит. Если избежал смерти, должен жить. А как же?

Нас окружили. Подходили вои, приказчики Брюста, сам купчина встал над Безродом. Я лишь слышала шорох травы под ногами и не смела открыть глаза. Кто-то от злости за такой исход заскрипел зубами.