Глен Кук - Серебряный Клин

Он добрался до места, где нашлась надежная опора для ног, и снова взглянул на дерево. Точно. Там творилась настоящая чертовщина. Вся крона теперь полыхала ярким голубым заревом.

И тут душа Смеда ушла в пятки: футах в пятнадцати прямо перед собой он увидел глаза какой-то твари, пялившейся на него из темноты. Ее голова была размером с пивной бочонок, в отсветах голубого сияния ярко поблескивали глаза и зубы. Особенно – зубы. Никогда прежде Смеду не приходилось видеть таких больших зубов. И таких острых.

Тварь двинулась в его сторону.

А он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, мог только дико озираться вокруг. На глаза попались Талли и Тимми Они удирали прочь сломя голову.

Потом его взгляд опять наткнулся на бестию. Вовремя. Та уже прыгнула, широко разинув пасть, норовя сомкнуть страшные челюсти на его шее Смед вышел из оцепенения и метнулся в сторону. Чудовище упало на лапы, извернулось и прыгнуло снова, но тут голубой язык пламени, полыхнувший из кроны дерева, отбросил бестию в сторону. Легко, словно муху.

Падая, Смед сильно ударился. Но боль ничуть не помешала ему тут же вскочить и дать деру. Назад он уже не оглядывался.

– Я тоже видел его, – сказал Старый Рыбак, положив конец настырным попыткам Талли доказать, что Смед страдает галлюцинациями. – Все так, как он сказал. Оно большое, как дом. Вроде громадной псины на трех лапах. Дерево метнуло в него молнию. Тогда оно удрало.

– Псина на трех лапах? Ладно. А что она там делала?

– Рыла землю, – ответил Смед. – Сопела, фыркала и рыла землю. В точности как собака, когда та откапывает зарытую кость.

– Вот черт! Опять все наперекосяк. Как всегда. Теперь дело наверняка затянется. А лишнего времени у нас нет. Рано или поздно сюда припрется кто-нибудь еще, кому придет в голову то же самое. Не я один такой умный.

– Не мельтеши, – осадил Рыбак. – Умей выждать и действуй наверняка. Только так, парень. Иначе так никогда и не узнаешь, что значит быть богатым. Просто не доживешь.

Талли только хмыкнул. Бросать начатое дело не хотел никто. Даже Смед, до сих пор ощущавший жаркое дыхание бестии на своем лице.

– Жабодав, – вдруг сказал Тимми Локан.

– Что ты сказал? Повтори! – вскинулся Талли.

– Пес Жабодав. В той заварухе одно чудовище загрызло кучу народа. Его называли пес Жабодав.

– Какого хрена его так прозвали?

– А мне почем знать? Вот если б он был моим щенком… Но тогда я был бы сукой.

Тупая шутка. Но все так и покатились со смеху. Надо же было хоть как-то душу отвести.

Ворон не просыхал три недели.

Как-то ночью я едва доплелся до дома после работы. Я был сыт по горло. Хватит. В тот день пришлось изувечить одного мерзавца. Этот псих напросился сам, пытался ограбить детей моего босса. Но на душе было гадко. Все же человек. И почему-то мне втемяшилось в башку, что во всем виноват Ворон.

А тот опять валялся в стельку пьяный.

– Слушай, ты! Посмотри на себя! – не выдержал я. – Присосался к бурдюку с вином, как к материнской титьке. Великий и могучий, знаменитый Ворон. Крутой парень. Такой крутой, что не побоялся зарезать свою бабу прямо посреди городского парка в Опале. Такой отчаянный, что решился повздорить даже с Хромым. Пролеживает здесь бока и скулит от жалости к самому себе, как трехлетнее дитя, у которого крутит животик. Встряхнись и приведи себя в порядок! Мужчина! От одного взгляда на тебя тошнит!

Невнятным и спотыкающимся голосом он посоветовал мне попридержать язык и не лезть не в свои дела.

– Не в свои? Черта лысого! Кто платит за жилье, тупица? Кто, придя домой, каждый день нюхает эту вонищу? Рвота, пролитое вино, дерьмо. Собственный горшок не нашел времени вытряхнуть, скотина! Когда ты последний раз мылся? Когда ты последний раз надевал чистое?

В ответ он заорал, хрипло и пронзительно. Обложил меня как мог.

– Другого такого ублюдка поискать надо! – наседал я. – Даже собственный бардак прибрать за собой не можешь!

Я дико обозлился и продолжал орать на него. Он почти не отбрехивался. Может, сам себе был противен не меньше, чем мне. Но кто же станет спокойно смотреть, как ближний безнадежно спивается, превращаясь в бессмысленный кусок дерьма!

Наконец Ворон не выдержал, кое-как поднялся и поплелся к выходу. Но дверью на прощание не шарахнул. Он никогда не сжигал за собой мосты.

Со мной работал один, так его отец раньше пил по-черному. Он мне дал пару советов, как поступать с пропойцами.

– Не пытайся помочь им, – говорил он. – Прекрати им спускать всякие выходки. Не принимай никаких извинений. Поставь их в безвыходное положение, тычь их носом в собственное дерьмо, пока сами не поймут, до чего докатились. Ни один из них ни на толику не изменится, пока сам того не захочет. Пока сам не допрет, что по уши завяз и пора что-то менять.