Игорь Пронин - Полный стакан

Лиза кивнула. Что угодно. Нечего терять, потому что ничего нет. Пусть кто-то придет и сделает нечто, сделает так, чтобы машина ехала, а человек жил.

– Вот, вы мне поверили, вы меня ждете, я чувствую!

Лиза не видела Матвея Васильевича, хотя слезы высохли. Она смотрела в свои глаза и удивлялась их глубине. Никогда они такими не были. А значит – были, были всегда. Только Лиза их никому не показывала, даже себе. Глубина – это боль. А болеть-то нечему! Да, жизнь наперекосяк, но ведь не объяснишь же никому, что не в мужике дело, и не в апатии, и не в лени, и не болит ничего. Дело в пустоте.

– Пустота, – сказала Лиза.

– Так. И что же это за пустота? – Матвей Васильевич говорил над самым ухом, он что-то делал там, но Лиза его не видела.

– Пустота – это когда чего-то нет. Я не знаю чего именно, но пустоты не должно быть. Может быть, смысл. Или желание. Я в одной книге прочла про…

– Вот этого не нужно! – Он нахмурился голосом. – Забудьте книги. Про себя, только про себя.

– А что – про меня?.. Другие телевизор смотрят, а мне неинтересно.

– Хотите, чтобы было интересно?

– Нет! – Лиза тыльной стороной руки смахнула сохнущие на щеке слезы. – Нет, при чем здесь телевизор? Я про пустоту. Книги читать неинтересно. В походы ходить не интересно.

– Работа?

– Что?.. При чем здесь работа? Работа – это каторга… Матвей Васильевич, что вы делаете?

Он не ответил, продолжал дышать над правым ухом. Лиза попробовала чуть повернуть голову, но не смогла. Вспомнила про зеркало и увидела, как бегают по ее голове длинные крепкие пальцы Матвея Васильевича. Что они там ищут?

– Чего ты боишься, Лиза?

– Всего.

– Нет, не так. И не в пауках дело, не в крысах. Давай, посмотри себе в глаза и скажи, чего ты боишься.

Глубоко в глазах – страшно заглядывать.

– Трещины боюсь.

«Вот брякнула! Какая еще трещина? – Слезы высохли, и Лиза видела убегающие от глаз морщинки, а еще на лбу, от привычки хмуриться, и у губ. – Может, эти трещины страшат? Возраст?»

– Не то! – сурово оборвал ее мысли Матвей Васильевич. – Думай о трещине!

– Она извилистая и живая.

– А что делает?

– Расширяется… Там пустота.

– Бездна?

– Бездна. Пустота без дна. А трещина живая, она расширяется, она хочет проглотить. Она подо мной. Я боюсь.

Пальцы мастера изменений так сильно сжали макушку, что Лиза зажмурилась. Не от боли, от какого-то другого ощущения.

– Ты боишься трещины. Ну, так больше ты не будешь ее бояться.

Еще сжатие, еще… Тепло, макушка так и горит. И правее тоже, до самого виска. Матвей Васильевич вдруг резко повернул прижатые к Лизиной голове ладони, вырывая волоски.

– Ой!

– Все!

Они воскликнули одновременно. Матвей Васильевич облегченно вздохнул и шлепнул Лизу по голове, словно захлопывая капот. Клиенту пора завести машину и послушать, как фырчит отлаженный мотор.

– Конечно, Лизонька! Готово дело. – Он вернулся на свое место, утирая пот.

Лиза видела, как он подмигнул ей, как губами вытянул из мягкой пачки торчавшую сигарету.

– Слышишь меня? Лиза!

– Слышу. И что теперь?

– А ничего. Иди по своим делам, если что – звони… Только знаешь, не посылай ко мне никого, предварительно не связавшись. Хорошо?

– Хорошо.

Она поднялась, опираясь на стол ладонями. Немного покачивало, но голова не болела. Гипноз?.. Наверняка. Нужно уходить, дура была, что явилась. Этот Матвей Васильевич, он ведь что угодно мог сделать! Рожа как у старого извращенца. А Лиза даже не сказала никому, куда отправилась. Дура. Деньги отдала… Потом, когда в себя придет, надо будет разобраться.

По коридору Лиза шла медленно, придерживаясь рукой за стену. Она боялась, что станет тошнить, что придется задержаться в квартире, но обошлось. Обула туфли, сминая задники, мстительно затолкала тапки под шкаф. Хозяин появился, довольно попыхивая сигаретой.

– Голова немного кружится? Бывает. Сейчас на воздух выйдешь, и все пройдет.

– До свидания, – сказала Лиза.

Она пошла вниз по лестнице, чувствуя на себе взгляд Матвея Васильевича. Он действительно смотрел, без интереса. «Не слишком симпатичная особа. Вон как бока трясутся на каждой ступеньке. Здоровата задница-то для тридцати семи, могла бы и следить за собой немного. Белое платье в черный горошек, с синим поясом – она в зеркало смотрится, когда вещи покупает?» – Матвей Васильевич был одинок по собственной воле, но иногда позволял себе посудачить о бабах, мысленно, сам с собой, после работы. Когда внизу хлопнула дверь подъезда, он затянулся в последний раз, швырнул окурок на верхний пролет и пошел в комнату, читать Шопенгауэра с заложенной страницы.