Сусанна Арменян - Одинокие велосипедисты

— Я оставил Ей записку. Я был у Нее дома. Я надеюсь, Она прочитает. Если любит — придет, — это дон Салевол произносил почти по слогам.

Потом — не говорил ни слова. Томо тоже сидел и молчал, сообазив, что другу надо побыть в тишине.

Так прошло часа три. Дон Салевол вдруг встал и вышел из дому, тихо прикрыв за собой дверь. Он вернулся с букетом водяных лилий. Граф Томо засуетился, вазы не нашел и засунул букет в большой белый чайник.

Дон Салевол уходил и возвращался еще дважды. В результате последнего исчезновения на столе преед Томо появились две бутылки водки, дорогой коньяк, упаковка детского печенья, банка пива и порножурнал для гомосексуалистов.

— Это тебе, — сказал дон Салевол, пододвигая печенье к локтю графа Томо. — Это нам на утро, — сказал он, пряча пиво в холодильник. Потом перелистнул журнал и бросил его на диван. — А это для Яна, если вернется.

Бутылки и то, кому они предназначены, уже не комментировались. Дон Салевол без лишних слов открыл их и сел за стол. Остаток субботнего вечера дон Салевол и граф Томо просидела, молча глотая стакан за стаканом. Томо дурел все больше, комната виляла вокруг него стенами, как бедрами. Лицо дона Салевола то складывалось, как гармошка, то расходилось пятном по пляшущему потолку. В горле у графа першило от алкоголя. Он с ненавистью глядел в стакан, осушал его — как убивал — а дон Салевол немедленно наполнял его, снова и снова.

— Настоящий друг! Люблю тебя! — услышал граф Томо и постарался поймать взглядом уплывающего куда-то дона Салевола.

— И я… — начал было Томо, но дон Салевол его прервал:

— Ты настоящий! Томо, знаешь ли ты, кто ты? А, Томо? Настоящий друг! На-сто-я-щий!!

С внезапной обидой граф Томо понял — не зная сам, каким образом, но понял, — что дон Салевол пьян меньше, чем он. Томо рассвирепел:

— Я настоящ-щий вдруг!..

В доказательство этому он встал, схватился за стол — так что бутылки и стаканы едино вздрогнули, — и полез к дону Салеволу целоваться. Он не знал точно, зачем. Но у него просто промелькнуло: а не полезть ли мне к дону Салеволу целоваться? Тут же пронеслось: почему нет? И полез. И дон Салевол не возражал.

Граф Томо, удобно усевшись на коленях друга, ткнулся губами в его щеку, но почему-то попал в ухо. Дон Салевол поймал в ладонь уплывающую голову графа Томо и прижал рот графа к своим губам.

— Ты не умеешь целоваться, — ошеломленно сообщил он графу через несколько минут. Томо ничего не соображал и облизывал чуть припухшие губы. Дон Салевол засмеялся и снова захватил их в плен. Граф Томо вдруг понял, что это поцелуй. В его памяти всплыл потускневший образ Дамы Амстер, и он захотел укусить мягкую губу дона Салевола. Но тут раздался какой-то звук, и поцелуй кончился. Граф Томо мутно посмотрел на блестящие губы друга, потом оглянулся. Перед ними стояла дама Рози Велет. Войдя без стука, она пожинала плоды своей невоспитанности — так про нее подумал Томо.

— Ты такое… в записке, — сказала она, — я прочитала, бегу сюда, а тут…

— Не думай, Рози, — сказал Томо.

— Я не думаю, — ответила она.

— Мы не голубые, мы просто очень очень хорошие друзья, — продолжал Томо.

— Я вижу. Коньячок-поцелуйчики-диванчик-журнальчик. Двери, между прочим, закрывать следует!

— А еще в них надо стучаться, — напомнил ей Томо и хотел было встать с колен дона Салевола, потому что чувствовать-начинал-себя-уже-неловко-в-таком-положении. Но дон Салевол вдруг резко сжал его за локти и усадил обратно, пристально глядя на Даму при этом и все еще не произнося ни единого слова.

— Я пошла, — нерешительно улыбнулась Рози Велет. Она тоже знала это пугающее молчание дона Салевола и непредсказуемость поступков, следующих за ним.

Поэтому, прождав в полной тишине минуты две, Дама повернулась на каблуках и ушла.

В тот момент, когда хлопнула дверь, дон Салевол резко смел Томо на пол.

Графу стало больно везде. Он сел и стал меланхолично потирать места ушибов. Дон Салевол, упав на диван, громко рыдал, смяв коленом журнал…

А может быть, и не рыдал — граф Томо не помнил четко.

Как-то без перехода он осознал, что идет по улице в непонятном направлении. Было поздно и темно.

На улице Коктожана граф Томо заметил преследование. Замерев под фонарным столбом, Томо оглянулся, придерживая железный столб для сохранения в равновесии своего неверного тела. К графу шанул человек, и тогда при свете уличного фонаря Томо узнал графа Осцилло — по гербу на рукаве — не того, которого он убил у болота, а другого графа из рода Осцилло. На груди у врага висела та самая лупа Томо, оставленная давным-давно в руке у мертвеца — теперь оправленная в серебро.