Сусанна Арменян - Одинокие велосипедисты

С трудом откопав в залежах трудохранилища требуемый том, граф Томо отложил его в шкафчик мэтра Деци и уселся конспектировать «Общую сантиметрию» для зачета. Времени почти не оставалось, трудохранилище закрылось и Томо, не успев написать и половины, вынужден был пойти домой, т. е. в общежитие ТИБО.

Общага на деле была телевизионным заводом, приспособленным для двухсменной эксплуатации — днем здесь выпускали продукцию, вечером специальные ширмы автоматически перекрывали цеха на комнаты, их заполняли студенты и укладывались спать на раскладных койках. До общежития добираться было два-два с половиной часа, на тахрабусе.

Граф Томо трясся на сиденье, сонно глядя в вечернее окно. В тахрабусе почти не было пассажиров, только позади него ехали двое. Они шептались так настороженно, что невольно привлекли внимание Томо. Не оборачиваясь, граф слушал этот диалог, показавшийся ему очень странным:

— Сколько?

— Два по сто сорок, одна забойная пятисотка.

— Давай ту, что пятьсот… Цена?

— За серию пятнадцать, итого…

— Понятно-понятно. Что ж дорого так, не по-человечески?.. А товар где?

— Здесь, в сумке — образцы. Всё — когда деньги будут.

— Будут… Но если сбавишь цену, то…

— Что ты заладил: дорого, дорого…

— Ну, а почему все-таки?

— Полиция… На границе целый вездеход с тысячесерийками остановили, облили топливом из его же баков, подожгли и оставили прямо у дороги. В назидание. А еще налоги подняли на двухсерийные фильмы.

— Вот гады! Без спецпропуска ни в одну киношку не сунешься, а они еще и это… Вот гады, гады!

— Сам знаешь, времена тяжкие. Тебе еще повезло — другие дрянь за двадцать тахриков подсунут, а я — высший класс за пятнадцать, даром отдаю.

— Ну, я беру. Если кассеты подпорчены, я тебя найду. Понял?

— Главное, чтобы ты понял. Все в ажуре. Встретимся завтра?

— Да, в семь… Постой, а образец?

— Вот, держи… Приятного просмотра!

Граф Томо слушал и не верил своим ушам: он был невольным свидетелем разговора двух подпольных дельцов, мерзких торговцев телесериалами, сериоманов, отбросов общества, больных людей, подверженных «экранной зависимости»… Увлекшись, он даже не заметил, что в тахрабус вошли еще двое в голубых плащах. В нос Томо уткнулось дуло пистолета.

— Сходишь на следующей, — сообщили ему. — Полиция, отдел по борьбе с сериалами!

Его и тех двоих втолкнули в длинную машину. Граф Томо проводил тоскливым взглядом освещенный изнутри желтым светом тахрабус, отъезжающий без пассажиров, и почувствовал, что кисти его рук скованы наручниками.

Наткнувшись ботинком на рюкзак, лежащий в ногах, Томо понял, что это и есть те самые видеокассеты с сериалами; торговцы слева и справа от него, тоже скованные, молчали, обреченно глядя перед собой. Их повезли в участок. В машине сильно воняло жженой резиной, плесенью и каким-то приторным одеколоном.

В участке графу Томо впервые в жизни дали пощечину. Толстый спокойный полицейский — без всякого выражения на своей обширной морде — вмазал мягкой ладонью по щеке Томо, как только задержанного ввели в его кабинет.

«Как печать поставил на протоколе» — подумал Томо, лежа на полу и держась за лицо руками.

Потом он узнал, что проходит по делу как свидетель.

Выйдя на свободу, граф Томо еще долгое время обходил стороной участок и старался всячески избегать обладателей голубых плащей, попадавшихся на улицах.

Из ТИБО его на всякий случай исключили. Граф Томо взял свои вещи из общежития, нашел работу и снял комнату на окраине.

Розовый айсберг арбуза блестяще высился за стеклом витрины. На его вершине, сложенной из пирамидальных кусков мякоти, спала оса, незаметная среди плоских темных косточек. Граф Томо с горечью глядел на табличку, вывешенную за запертыми дверями. На табличке, сделанной из оберточной бумаги, значилось:

Известно, что означают подобные заявления. Никакой переоценки ценностей, разумеется, не происходило. Просто ни графу Томо, ни остальным работникам магазина в ближайшие месяцы работы здесь не дадут, платить тем более не станут, и чем раньше они задумаются о своем трудоустройстве, тем лучше.

Излить душу ох как хотелось. А кому? Граф Томо решил прибегнуть к следующему: пройти на улицу Ховенбета, в дом номер двадцать два, к дону Салеволу, и поплакаться ему, как лучшему другу.