Дэвид Геммел - Троя. Грозовой щит

— Приветствую, господин, — сказал Хорос. — Боюсь, что мы не успеем.

— Скоро здесь будут толпы, — ответил Полит. Это было лишнее замечание. Хоросу было хорошо известно, что сегодня День судей. У Полита пересохло во рту, его сердце бешено забилось. Потом прибудет Приам, а вместе с ним и большая часть гостей. Будет ужасно, если что-нибудь пойдет не так в самый первый день. Приам опозорит его перед остальными царями. «Он опозорит меня в любом случае, — подумал сын царя Трои. — Если чайка нагадит на беговые дорожки, это будет моя вина». Но, может быть, не сегодня. Полит уже видел Приама этим утром, у царя было хорошее настроение. «Пусть боги продлят его хорошее расположение духа на эти пять дней Игр», — взмолился он.

Оставив Хороса с рабочими, он прошел через здание и, выйдя, направился по узкой дорожке, ведущей к конюшням. Сейчас они были пусты, но скоро сюда привезут первых лошадей, чтобы судьи осмотрели их и сделали отметки для соревнований. Полит прошел дальше мимо трибун, где вскоре соберется толпа, затем вышел через ворота и оказался на дорожках. Здесь он сбросил свои сандалии. Рабы работали много дней, убирая все камни с поверхности земли, прежде чем утрамбовывать ее. Но, даже несмотря на это, колеса колесниц будут глубоко увязать на поворотах, и почти наверняка какой-нибудь острый камень выскочит и отлетит в толпу. Полит медленно прошел по всему пути между столбами, обозначающими повороты, и осмотрел землю. Новые судьи будут заниматься тем же самым чуть позже, и он знал, что их глаза будут острее, чем его.

На последних Играх, пять лет назад, Полит был простым зрителем. Он не оценил напряженную работу людей, занятых приготовлениями. Если бы не участие его сводного брата, Антифона, он провалил бы все. Полит поднялся на насыпь, где сел на новую скамейку и легко ощупал гладкую поверхность отполированного дерева. Никакого намека на занозы.

— Первым делом, — объяснил ему Антифон, когда отец поручил это задание Политу, — нужно найти хороших мастеров, которым ты мог бы доверить надзор за работой. Отводи каждому человеку особую роль, затем назначай надзирателя, чтобы координировать работу.

Антифон тогда только оправлялся от своих ран, но, несмотря на это, он по-братски наблюдал за организацией Игр. Полит был ему благодарен, но странно обижен. Антифон был умнее и хитрее его, его разум был способен с легкостью решать сложные задачи. Политу всегда нужно было время, чтобы подумать, и он неизменно терялся в разных вариантах, неспособный принять решение.

Пока он сидел на скамейке, ему стало грустно. «А в чем преуспеваешь ты, Полит? — спросил он себя. — Ты не умеешь бегать и хорошо ездить на лошади. Ты не воин и не мыслитель». Тогда он подумал о своем саде и радости, которую он ему приносит. Но даже это не улучшило его настроение: многие из его новых растений погибнут, поскольку он был вынужден предоставить свой дворец Агамемнону. Растения завянут на жестоком солнце.

В отдалении Полит услышал топот марширующих ног. Прибыли отряды, чтобы выбрать здесь сотню судей, Неподкупных.

«Но здесь не за что бороться», — подумал он. На эту неблагодарную роль могли выбрать простого копьеносца. И Полит удивлялся, почему любой из них соглашался стать судьей. В течение пяти дней под злобными взглядами царей и знати судьи должны принимать решения о победителях соревнований, на исход которых ставили целые состояния. Они стойко переносили ярость правителей, а порой и гнев толпы. За это они не получали наград, кроме маленького серебряного значка — в форме диска с изображением отца Зевса. В течение пяти дней эти бывшие крестьяне обладали силой, превосходящей по могуществу царей, предполагалось, что они воспользуются ею разумно и без всякой выгоды для себя.

Естественно, это было в теории. Пойдет ли какой-нибудь судья против Приама, зная, что через пять дней он опять станет простым копьеносцем, подчиняющимся прихотям царя? Вряд ли.

Полит встал со своей скамейки, пошел обратно вдоль беговой дорожки, надел сандалии, вернулся через конюшни и палестру, чтобы понаблюдать за выбором судей.

Скоро здесь будет отец. У Полита свело желудок. «Что я упустил? — забеспокоился он. — Какую скрытую ошибку он обнаружит?»

В огромной толпе Банокл и Каллиадес прокладывали себе путь по склону холма к Шеаенским воротам. Банокл был рад покинуть корабль, но Каллиадес почувствовал, как у него упало сердце при виде города. Это путешествие было похоже на сон, словно он вернулся в прошлое. Микенский воин стоял на палубе «Пенелопы», гулял с Пирией по залитым лунным светом пляжам, смеялся и шутил с ней. Теперь они были здесь, в конце своего пути. Вскоре он попрощается с ней, и эта мысль пугала его. «Она никогда не сможет полюбить тебя, — сказал он себе. — Лучше попрощаться, чем наблюдать, как она побежит в объятия своей любимой и даже не оглянется и не посмотрит на тебя». Но это было неправдой. Ему трудно было представить, что однажды утром он проснется и не увидит ее лица.