Валентин Маслюков - Жертва

— Скажите ему пусть не стучит, — прошептала Золотинка, когда ее стали укладывать на постель. — Бедная моя голова! Первый попавшийся заяц поднимет такой грохот! Скажите пусть не стучит.

Зайцу ничего говорить не стали, просто отняли у него барабан.

— Где он? — шептала Золотинка, подрагивающими руками натягивая одеяло под самый подбородок. — Где он? Пусть не уходит. Скажите ему пусть не уходит.

Его вернули, уразумев, что он — это не заяц, а спаситель. Темноволосый и темноглазый юноша со страстной складкой губ выразительного лица.

— Это я! — заявил юноша, в знак доказательства прикладывая к взлохмаченной макушке дурацкий колпак. — Он — это я. Меня зовут Лепель.

— Лепель, — прошептала Золотинка. — Сейчас. Сейчас я соберусь с мыслями. Дай мне руку.

Но закрыла глаза. И долго не могла справиться со своей победной головушкой, в который продолжался разброд и шатания, и какая-то давка, и ломило затылок. Кажется, она помнила только одно: важно не растерять мысли!

И однажды был день, тот или другой. Лепель сидел перед сундуком и раскидывал карты, цыкая губами. Во сне Золотинка застонала, зашевелилась она уже наяву — юноша вопросительно глянул. Она затихла и немного погодя снова приоткрыла ресницы. Темные глаза юноши живо пробегали по раскиданным картам и каждый раз он чему-то удивлялся, посвистывая и вытягивая губы.

Обозначенные без малейших неясностей губы тоже нравились Золотинке. С легкой горбинкой нос выставлял заметные, словно бы вывернутые ноздри; они не портили общего впечатления, потому что Золотинка не останавливалась на частностях. Отдельные черты, слагаясь в чистое и определенное целое, являли признаки натуры подвижной и страстной.

Да, он всегда торопится, — вывела Золотинка, наблюдая беготню сбрасывающих карты пальцев. Может, это было неправильное слово — торопится, случайное, но природное свойство, что за ним стояло, как раз и бросило Лепеля на выручку Золотинке прежде еще, чем он успел соизмерить свои силы с трудностями предприятия. И, не поторопившись, ничего, наверное, тогда и нельзя было достигнуть. Точно так же как ничего нельзя было бы успеть при точном соизмерении сил с обстоятельствами.

И это удивительное свойство — торопиться — было нечто прямо противоположное трудной неподвижности Юлия… Этот — посвистывал, хотя на губах его еще не засохли запекшиеся ссадины.

Лепель оглянулся в сторону входа и тогда Золотинка услышала голоса. На ярко освещенном полотнище парусины призрачно колебались размытые узоры листвы. А люди стояли дальше дерева. Их нетрудно было узнать: столичные лекари Шист и Расщепа. Несколько последних дней Рукосил присылал нарочного, чтобы осведомиться о самочувствии царевны Жулиеты. Рукосил выказывал озабоченность, а вместе с ним и посланные им лекари. Они всегда приходили парой и, не особенно понижая голос, перебрасывались над низкой Золотинкиной постелью вескими замечаниями. Всякий раз новыми.

Лепель поспешно убрал карты и освободил сундук, потому что другого стола в палатке не имелось. Звякнул медный таз, верно, врачи имели в виду пустить кровь.

Но Золотинка не открывала глаза: Лепель не уходил и это мешало ей посмотреть на врачей. Без колебаний скинув покрывало, они обнажили больную, кто-то взялся прощупывать сквозь тонкую рубашку живот и выстукивать грудь. Тоже самое потом повторял другой.

— Возможно, лихорадка и покидает тело, как ты верно указывал, однако осторожный врач не станет спешить с выводами, — говорил Шист немного погодя.

— Было бы в высшей степени легкомысленно принимать простое отсутствие болезни за признак выздоровления, — тоном выше и поживее отзывался Расщепа.

— Пре-жде-вре-менно!

— Если болезнь ушла, тело должно заполниться жизненными соками.

— Вне всякого сомнения!

— Однако мы не можем проследить восходящего или нисходящего движения соков.

— Движения не происходит.

— Обрати внимание, товарищ: пульс учащенный, дыхание прерывистое, кожные покровы утратили чувствительность. — Цепкие пальцы пребольно щипали Золотинку, она терпела.

Со смешанным чувством стыда и безнаказанности Золотинка подставляла себя праздному взгляду Лепеля, присутствие которого она безошибочно ощущала в изголовье. Так же явственно, как ощущала собственное тело — задравшаяся рубашонка почти целиком обнажала ноги.

— Язык… Что за язык! — Те же толстые пальцы беззастенчиво раздвинули рот и вытащили на свет язык. — Влажный, обесцвеченный, бледный налет… — Расщепа затолкал язык обратно и сомкнул Золотинке губы.