Валентин Маслюков - Потом

Зимка и выступила вперед, когда потребовалось обаяние, — ни разум, ни сила Золотинку как будто бы не впечатляли, она упорствовала в молчании, загадочно прыская губами.

— Так вот оно что… ужасна рада… что ты с нами, — пролепетала колобжегская красавица, несколько раз изменив себе на протяжении одного высказывания. После бодрого начала с оттенком панибратства, она склонилась к чистой нежности, которая выразилась внезапным замиранием голоса, и закончила отчетливо проскользнувшим сомнением: с нами?

Затравленно икнув, Золотинка продвинула в горле шершавый кусочек олова, но хотя и справилась, избегла опасности незамедлительно выплеснуть содержимое желудка на шитую золотом юбку Зимки, все равно не способна была ответить на столь обязывающее приветствие ни единым словом. Двусмысленные мучения Золотинки, которые ярко отражались в ее лице, заставили Зимку примолкнуть. Но не надолго. Вслед за сомнением явилась, опровергая его, трогательная доверчивость. Зимка коснулась подруги:

— Старый пень, как он мне надоел! Если бы ты знала, что я тут только пережила! — прошептала она, выразительно указывая глазами, кто здесь пень.

— Что такое? — спросил Лжевидохин не без тревоги.

— А чтоб ты провалился! — тихо выругалась Зимка — для подруги, а для всеобщего сведения объявила: — Я говорю ей, пусть скажет, где искрень! Как она его запускала!

— Затаскала?

— Да, старая кляча, да! Она его затаскала! — нагло улыбаясь, подтвердила Зимка и шепнула Золотинке: — Глух, как пень! Как он меня измучил, если бы ты могла представить!

Действительно, ничего такого Золотинка представить себе не могла и смотрела на Зимку дикими глазами.

— Хорошая девушка. Не приставай к девушке с глупостями! — затрясся Лжевидохин.

Снова одарив старика улыбкой, Зимка вернулась к Золотинке:

— Недолго гнилая коряга протянет. Окочурится.

— Громче! — негодовал старик, который держался почему-то в отдалении, в шести или в восьми шагах от подруг.

— Окочурится! — свирепо рявкнула Зимка. — Я говорю: о-ко-чу-рится!

— А! Да, да! Да-да-да-да… — И он рассыпался мелким чихом, означавшим смех.

Пренебрегая написанной в лице собеседницы угрозой — полуобморочные потуги, которыми Золотинка удерживала извержение желудка, придавали ей надутый вид, — Зимка нежно приобняла подругу.

— Старый пень ничего не слышит, — сообщила она, ласкаясь. — Ты можешь сказать мне все-все-все! Отныне мы будем держаться вместе, не разлей вода. Как всегда было. Помнишь?

Собеседница прыснула губами, и Зимка, может быть вполне основательно, расценив загадочный звук как насмешку, сочла возможным обидеться и выпустила подругу из объятий.

— Старый пень! Можешь представить, — продолжала она шепотом, — эта гнусная образина по-прежнему воображает себя Рукосилом. Будто все женщины будут ему служить. Ты понимаешь? Что я тут вытерпела! О! — Она бросила уничтожающий взгляд и сказала в лицо Лжевидохину:

— Болван!

— Да-да, болван, — подхватил оборотень, препакостно хихикнув. Зимка осеклась. Да и было с чего оторопеть, когда невнятный смешок обернулся вдруг откровенной злобой, еще более отталкивающей от противоестественной силы, с какой изливались чувства дряхлого старика. — Жалкая душонка! Холуй! Рабское отродье. Он забыл, что такое воля. Медный болван служил Паракону, а девчонка Паракон выбросила! У нас на глазах!

Удушливый приступ злобы едва не прикончил оборотня, он закашлял, как-то судорожно и бестолково пытаясь расталкивать едулопов, которые ревностно держали его сложенными, как сиденье, руками… И однако, обошлось.

— Болван служил Паракону. Теперь он не служит никому и не имеет своей воли. Напрасно ты так перед девчонкой лебезишь, она уже не опасна — она выкинула Паракон вместе со своим хотенчиком.

И тут, наконец, олово провалилось куда следует и вместе с первым свободным вздохом Золотинка получила возможность, теряя голову, пролепетать:

— Кому порывался… повиновался Порывай?

— Я умру со смеха! — вихлялся на руках носильщиков Лжевидохин. Смеяться он, правда, не принимался, но уже умирал. Голос болезненно пресекался, перемогаясь, со злобным усилием, старик повторил: — Никогда так не смеялся!

Он мучительно содрогнулся обвислым брюхом, ничего более осмысленного не могло уже родиться и на булькающих, облитых слюной губах. По-своему пораженная сообщением, отстранилась Зимка, глянула на подругу оценивающими глазами.

Головокружительная слабость путала Золотинкины мысли, она схватилась обожженной ладонью за лоб, пытаясь вспомнить, из чего состояла та остроумная игра с Порываем, которой она тешилась, воображая, что надула Рукосила… И — бросилась в следующее мгновение наутек, мимо столбом застывшего Порывая во мрак подземного хода.