Юлия Латынина - Вейская империя (Том 1-5)

— Нет, — ответил Арфарра.

Ханалай огорчился и обеспокоился.

— Но ведь вы, — чиновник и верноподданный. Неужели собственная честь вам дороже, чем порядок и благополучие тысяч и тысяч? Как вы можете думать об одном лишь себе?

— Убирайтесь, — сказал Арфарра.

Ханалай покачался-покачался на своем чурбанчике, завернулся в плащ, подхватил масляный фонарь и пошел к двери. У двери он обернулся:

— Скажите, господин Арфарра, — произнес Ханалай, — если бы я два года назад не взбунтовался, арестовали бы вы меня или нет?

Арфарра поднял голову. Простонародный выговор вдруг куда-то исчез из речи Ханалая, равно как и ссылки на мудрых советников.

— Нет, — сказал Арфарра, — не арестовал бы.

— Да, — сказал Ханалай, — я и сам давно понял, что не арестовали бы… Знаете, господин Арфарра, я чрезвычайно сожалею о своем восстании.

Да, через неделю после вашей казни я возьму столицу: а через день после того, как я возьму столицу, мои люди упьются, как свиньи, и разбегутся с награбленным… Вы правы! Моя слава сыграла со мной дурную шутку: я был хорошим разбойником, но я так и не смог навести в войске порядок, и мне пришлось убить всех, кто мог навести порядок за счет моей смерти.

Моя главная ошибка была в том, что я взял себе в мудрецы этого самозванца, яшмового аравана. Никакой он не пророк, потому что пророк это тот, кто делает черное белым, а белое — черным. А этот человек не умеет превращать черное в белое, и наоборот, а только говорит, что черное, а что — белое. А теперь он вообще молчит и сидит, как камень, у меня на шее, а слава его растет, потому что он сидит и молчит. И я не могу казнить его, потому что все мои солдаты возопят, и не могу отравить его, потому что тогда скажут, что с его смертью ушла моя удача. И я больше всего на свете хотел бы прийти к согласию с вами: но я не могу прийти к согласию с одним Арфаррой, если у меня в совете уже сидит другой Арфарра…

Ханалай замолчал. В камере было темно и сыро, и от этой сырости громко потрескивал фитиль в масляном фонаре. Тень Ханалая протянулась по всему полу, и на стенах плясали красноватые сполохи.

— Я чрезвычайно сожалею, — повторил Ханалай, — что не могу прийти к согласию с вами, господин Арфарра.

— Я также чрезвычайно сожалею об этом, господин Ханалай.

Разбойник помолчал, повернулся и вышел.

На следующее утро Арфарру провели по улицам лагеря к большим белым воротам, в верхней части которых Ханалай имел обыкновение распинать преступников. С него сорвали почти всю одежду. Собралось множество народу. Государь Варназд плакал, закрываясь рукавом.

Ханалай приказал прибить Арфарру за руки к верхним балкам, прямо под фигурами переплетенных деревянных змей, постоял немного и ушел. Потом ушли его военачальники. Часа через три дорога у ворот опустела. Стоял лишь десяток стражников, у стены, закрыв лицо, сидел яшмовый араван. Время от времени в ворота проезжали всадник или телега, один воз, доверху нагруженный сеном, чуть не задел ног Арфарры.

Сначала Арфарре были видны с высоты холмы, и взгорки, обнаженные деревья и цветущие вишни, и дальняя голубая река, изогнувшаяся на солнце. Потом они покрылись каким-то неровным сиянием, стали дрожать и распадаться на капли. Арфарре стало трудно видеть эти реки и холмы как реки и холмы, словно расскочилась цепочка, связывавшая мир и его глаза. Солнце закрутилось и заплясало, в небе появилась большая белая птица. Одно крыло у птицы было с красной полосой, другое — с синей полосой. Она летела, тяжело махая крыльями. Это была та самая птица, на которой четверть века назад прилетел Ванвейлен. Птица села у самых ворот, из нее высунулся Клайд Ванвейлен и поманил Арфарру рукой. Арфарра сошел с ворот и уселся верхом на птицу. Ванвейлен обнял его за плечи. Потом птица замахала крыльями и стала подниматься с душою Арфарры в небеса, все ближе и ближе к желтому сверкающему глазу солнца.

Потом Арфарра умер.

Три дня Ханадар Сушеный Финик старался не ходить близко от Киссура. На четвертый день он взял коня, собаку, девицу из числа пленных, заплел коню гриву, посадил девицу в корзинку и поехал во дворец к Киссуру.

Киссур вышел к нему бледный и немного рассеянный. Коня он погладил, а корзинку велел отнести наверх.

Тогда Ханадар Сушеный Финик сказал:

— Что ты томишься? Сегодня по Левой Реке идут баржи с продовольствием для Ханалая. Можно сжечь их у Рачьего Шлюза.

— Отлично придумано, — сказал Киссур.

Взяли двести человек и поехали.