Ольга Громыко: Год крысы. Видунья

После солнечного двора в доме казалось темно, как в погребе. Затхлый воздух пах кислым молоком, под потолком вяло жужжали мухи, недоумевая, куда это они попали.

– Ну наконец-то, – проворчала мать. Младенец на ее коленях тихонько вякнул, и женщина торопливо склонилась над ним, шикая и укачивая. – Где ты была?

– На рыбалке. – Рыска скорей полезла на печь, где сушилась запасная рубаха. Авось мать не успела разглядеть, во что превратилась эта.

– И как улов?

– Не клевало что-то, – растерялась девочка, остро жалея, что именно сегодня вернулась домой с пустыми руками: случалось и по сотне карасей наловить, хватало на жарево всей семье или на хорошую уху. Но обычно мать молча брала рыбу, не интересуясь, что да как. А тут сама разговор начала, и мирно так… Рыске снова захотелось разреветься, подбежать к матери, обнять ее, уткнуться в грудь и выложить и про мальчишек, и про жуткого старика, и про желтозубых крыс… Но место было уже занято другим ребенком. Нормальным, темноглазым. Желанным.

– Ну, готова? – заглянул в дверь отец.

Рыска вопросительно покосилась на мать.

– Безрукавку возьми, – сказала та. – Платок вязаный. И лапти.

– Так ведь жарища – жуть, – удивилась девочка. – А лапти зачем?

Весковые ребятишки носились босиком от первой травы и до последней, летом обувались только хуторские, за что их презрительно обзывали «гусями». Лапчатыми, ясное дело.

– Затем, чтоб вконец меня перед братом не опозорила, – буркнул Колай, ногой подпихивая к Рыске стоящую в уголке обувку.

– А зачем мы к нему идем?

– Будешь теперь на хуторах жить. У дяди. Ему девчонка на побегушках нужна. Зачем, зачем, – запоздало вскипел отец. – Собирайся вот, а не языком мели!

Рыска молча сгребла в охапку облезлую козью безрукавку, платок и грязную рубаху. Пошла к двери.

– Доченька…

Девочка вздрогнула, оглянулась. Мать судорожно сглотнула, подыскивая слова:

– Ты того… слушайся дядю. – И снова потупилась.

– Угу, – сникнув, кивнула Рыска. Отец подпихнул ее в спину, выпроваживая за порог, и закрыл за собой дверь.

Траву скосили на рассвете. За полдня над ней знатно потрудилось солнце, и теперь холмы так пряно, одуряюще пахли свежим сеном, что воздух можно было укупоривать в бутыли и продавать вместо вина. Рыска с трудом успевала за отцом. Лапти, от которых она за весну отвыкла, натирали и без того усталые ноги. Девочка даже по сторонам не смотрела, хотя в другое время дорога на хутора была бы завидным приключением для любого ребенка. И не то чтоб далеко идти, но ходили редко – как говорится, скаковые и дойные коровы в одном стаде не пасутся. Если Сурок и звал Колая в гости по праздникам, то дальше кухни не пускал: нечего грязными ногами крашеные полы топтать. А прочие весчане и вовсе появлялись там, только когда нужда припирала, деньжат одолжить или в батраки наняться.

Ходоки посторонились, пропуская стадо коров, которых гнали с дойки обратно на пастбище. Все как на подбор, упитанные, рослые, гладкие. Это в веске на единственную буренку чуть ли не молятся, будь она хоть хромая или одноглазая, а Сурок, разводивший скот на продажу, оставлял себе только самых лучших.

Впереди послышались голоса, глухое уханье топора, петушиное пение, а вскоре показался и забор. Он был выше и толще, чем весковый, из двух рядов кольев, прослоенных глиной с рубленой соломой. Над ним едва выступали крыши сараев да конек дома. Еще бы: весчанам только от дикого зверья защищаться надо, а хутора притягивают лихих людей, как колода с медом – голодного медведя.

Колай остановился перед воротами, смущенно кхекнул, одернул рубаху и отвесил Рыске подзатыльник, чтоб не сутулилась. В глубине двора, почуяв чужаков, зашлись лаем, зазвенели цепями сторожевые псы. Пришлось скорее стучать, чтобы не приняли за крадущихся воров.

Открыли почти сразу, но, увидев на пороге бедного хозяйского родича, батрак согнал с лица приветливую улыбку и потерял к гостям всякий интерес. Только буркнул:

– Хозяин на заднем дворе, ворон считает. – И, снова заперев ворота, поспешил к поленнице.

Изба Сурка была невысока, всего-то один этаж да чердак, как доброму человеку и положено. Это только в городе, где земля дорога, дома друг дружке на головы лезут, подставляясь молниям. А хуторское жилье и так с сараем не перепутаешь: бревна протравлены до темно-красного цвета, поверху глиняная черепица, ломтик к ломтику. Наличники и крыльцо узорчатые, на двери вырезана Хольга с выставленными вперед ладонями: мол, злу хода нет. На ступеньках валялись мелкие опилки – видать, резьбу недавно подновляли. На клумбе под окнами, огороженной затейливым плетнем из ивняка, цвело что-то пышное, розовое, с темно-зеленой листвой и колючими стеблями.